Коррадо.Я хотел бы уже быть погребенным там, у устья реки, под курганом. Ничего другого мне не надо.

Вирджинио.Смерть очищает нас, а жизнь оскверняет. Правда ведь? Недавно, проходя по улице, я старался отыскать наш старый дом. Он стоял полуразрушенный. Я поднял глаза к верхнему этажу — крыши не было. Я узнал внутренность нашей комнаты по клочку грязной карты, висевшему еще на уцелевших стенах. И единственным следом человеческой жизни среди отбросов и мусора было это отвратительное пятно.

Коррадо.И ты настроен грустно! Ты говоришь об этом, как о каком-то тяжелом предзнаменовании.

Вирджинио.Та же судьба ожидает и дом, где мы с тобой встретились теперь и где ожила наша дружба: он тоже предназначен к разрушению. Не пройдет и нескольких месяцев, как и он превратится в груду развалин и мусора. Ты чувствовал себя здесь в безопасности. Мы действительно в полной безопасности, и свет этого окна нам достаточно светит. Но весьма возможно, что рок уже невидимо витает вокруг нас или скрывается где-нибудь и предстанет сразу, зловещий, как само разрушение.

Коррадо.Впервые слышу я, что ты говоришь о несчастии.

Вирджинио.За себя я не боюсь. Рядом со мной есть существо, которое не только до сего дня жило моей жизнью, но которое создало мою жизнь. Как ты думаешь, откуда было мне взять сил, необходимых для воплощения моей фантазии и иллюзий? Когда я чувствую, как в тебе поднимаются твои инстинкты и болезненные стремления и как они ищут свободы, когда я вижу, что ты хотел бы раскрыть все тюрьмы, когда я замечаю во всем твоем существе ухватку хищного зверя, который отступает и подкрадывается, чтобы броситься на свою добычу, я спорю и борюсь с тобой, но я понимаю тебя, потому что ты постоянно видел столкновения и раздор среди людей, видел такую злобу и жестокость, которой трудно подыскать подходящее название, и тень лесов Дауа тебе кажется менее страшной, чем мрачные законы твоей родины. И я благодаря тебе мог бы познакомиться со всем злом и жестокостью, но природе угодно было поставить рядом со мной существо, которому доступно все более нежное и возвышенное, эти качества проявляются у него в малейшем движении и незаметно направляют меня к поэзии… Ах, она, в сущности, своим личиком, похожим на гладкую поверхность ручья, — родная сестра роды!.. Может быть, я говорил о ней, когда думал, что говорю о горных потоках.

Он замолкает, затем почти шепотом произносит имя, которое как бы само слетело с его уст и озарило ярким светом все его лицо.

Мария!

Приятель все это время сидел молча, опустив голову на руки, как бы скрывая свое волнение. Теперь он решается робко обратиться к другу с вопросом.

Коррадо.Ты был счастлив? Ты теперь счастлив?

Вирджинио.Что такое счастье? И какая ему цена? Ты думаешь, что счастье открыло мне на нее глаза? Рожденные одной матерью, мы друг друга долго не знали, робели и стеснялись один другого. И вдруг в один прекрасный день две жизни соприкоснулись, и от этого родилось неслыханное счастье! Тебе знакомо это? Пробовал ли ты когда-нибудь входить ощупью в темную комнату и искать какой-нибудь знакомый предмет, оставленный тобою тут, на столе, в шкафу, в знакомом месте? Ты ищешь, ищешь, и вдруг рука твоя касается неожиданно чего-то живого, трепещущего! Переживал ли ты что-нибудь подобное? Среди ужаса, отчаяния, стоя лицом к лицу с агонией, мы встретились, соединились и обрели наше счастье: это было у смертного одра отца, мы ясно слышали кипение воды, в которой должны были стерилизовать инструменты хирурга; гангрена, как дикий зверь, въелась в это бедное родное нам тело… Мы шептали в один голос: «Мы здесь, мы здесь…», но нам казалось, что слова эти доносились откуда-то издалека! Лицо отца было цвета соломы, уносимой ветром. Началось хлороформирование. Мы видели лишь губы, сведенные судорогой и выкрикивающие несвязные слова человека, борющегося со смертью, худая рука его имела еще достаточно сил, чтобы держать наши руки и сжимать их… Потом расставание с жизнью, последняя судорога, затем мрак, тишина, печать вечности и смерть, похожая как две капли воды на настоящую смерть, наступившую поздней, после ненужной резни… «Мы здесь! Мы здесь! Проснись!» Но он не проснулся и остался лежать бездыханным трупом.

Волнение душит его. Друг сидит недвижимо, опустив голову и закрыв лицо руками. Вирджинио снова начинает быстро говорить, слова словно жгут ему губы.

Матери нашей там не было. Она была далеко, на чужой стороне, в другом доме, связанная другими узами, потерянная для него, для нас и несчастная.

Наступило молчание. Снова меняется его голос, и дрожь пробегает по его лицу.

Вот какая ужасная действительность породила нашу верную и преданную дружбу. Я видел, как моя подруга по несчастью понемногу возвращалась к жизни и оживала как трава, затоптанная ногами. С той минуты она стала для меня воплощением всего, что есть на земле прекрасного. И произошло это не во время мира душевного, не в радости, а в горе…

Снова молчание. Он то колеблется, то торопится, то останавливается.

Она ушла недавно, чтобы исполнить печальную обязанность, как раз тогда, когда пошел первый сильный весенний дождь. В тот чужой нам дом, в далекой стране, где страдала та, которой не было с нами у смертного одра отца, вошли болезнь и нищета… Нам известно, сколько она выстрадала от человека, не стоящего ее, который даровал нам неведомого, чужого брата, вскормленного той же, что и мы, больной грудью… Ему теперь пятнадцать лет… он юноша… Сейчас он очень серьезно болен… Мария пошла отправить ему немного денег.

После последних слов, произнесенных почти шепотом, снова наступило молчание. Грусть, видимо, легла на него всей своей тяжестью. Вдруг Вирджинио встрепенулся и насторожился.

Она, вероятно, вернулась. Я слышу ее шаги.

Коррадо (внезапно вставая с места).Прощай, Вирджинио.

Вирджинио.Ты уходишь?

Коррадо.Я еще вернусь.

Вирджинио.Не хочешь поздороваться с ней?

За левой дверью слышен голос сестры.

Голос сестры.Вирджинио, ты дома? Ты один?

Вирджинио.Войди, войди, Мария. Это Коррадо.

Входит Мария. На ней суконное платье — простое, но сидящее изящно. На голове шляпа. В руках столько фиалок, сколько возможно захватить обеими руками. На ее молодом лице румянец. Дождевые капли еще сверкают на плечах, на рукавах, на юбке.