Многие помнят знаменитые садистские куплеты, написанные хорошо ритмизованным четырехстопным дактилем, в них действуют дяди и тети, мамы и папы, деды с безотказными обрезами — с одной стороны, и дети, которые находят в бескрайних полях гранаты, пулеметы, прочее оружие — с другой. Объединяет их неизменный мотив убийства родителями детей и наоборот. Вряд ли все стихи цикла принадлежат перу Стаканского, но изначальный толчок этому фольклорному жанру дал именно он.

Однажды Стаканский обнаружил под подушкой паука. Это было крупное, с кулак величиной, чернобурое существо, медленно перебирающее ногами. В тот день дедушка как раз вернулся из среднеазиатской командировки, где мучил и умерщвлял непокорных азиатов, и Стаканский подумал, что зловещее насекомое совершенно случайно могло заползти в багаж.

Он расправился с пауком при помощи учебника арифметики, захлопнув его меж десятичных дробей, тщательно проверил постель, завернулся в одеяло и, проонанировав, уснул, забив во сне еще несколько хрустящих каракуртов, а наутро, когда дед в майке и трусах, волосатый, пришел посмотреть его, Стаканский впервые заметил, как поразительно похож он на паука.

Одним субботним вечером дед, или паук, как он теперь его мысленно называл, пришел с работы веселый, долго плескался в ванной, напевая, затем предложил Стаканскому поехать до завтра на дачу, вдвоем.

По дороге они разговаривали, вечером играли в шахматы, что также было весьма странным, а на рассвете пошли в ближний сосновый бор за грибами — солнце обладало звонкими полянами, культивируя над травой сонмы сверкающих жуков, рослые грибы радостно прыгали в корзины, паук был необычайно весел, хохотал в небо и призывно аукал издали бабьим голосом.

Они вернулись домой, и паук сразу принялся обрабатывать грибы.

— Гъбы! Гъбы! — приговаривал он, почему-то по-болгарски, с редуцированной гласной.

Стаканский ужасно хотел есть, он увивался вокруг чугунка в клубах аппетитного пара, подбрасывая в огонь самые сухие и тонкие поленья, чтобы ускорить процесс. Он нарвал в огороде зелени: сочнозеленый лук с капельками сока на срезах, молодой чеснок, продирающий горло до слез, упругий редис пионерской раскраски, росистые пупырчатые огурцы, хранящие внутри вакханалию хруста, нежнейший укроп, стройная петрушка с пикантной горчинкой, опальный пастернак, таинственная кинза, именуемая меж взрослыми «ебун-трава», — паук одобрительно следил за работой внука, и мир был переполнен сладострастным бульканьем изумительного варева.

— Ну-с, молодой человек! Готовьте миски, — известил наконец паук, и Стаканский опрометью бросился к буфету.

— Однако… — паук озадаченно заглянул в карманные часы-луковку. — Мне необходимо сделать звонок в управление, ровно в двенадцать.

Он вышел и через несколько минут вернулся, грустный, с глубоким сожалением посмотрел на жарко блестящие миски.

— Придется тебе одному побаловаться тут супом, внучек, — печально сказал он, на ходу натягивая галифе на все десять своих черноволосых ног. — Срочная работа, — пояснил он, покрутив растопыренными руками в воздухе, как бы шутливо изображая свою работу, и уже в дверях, потянув носом вкусный воздух, два раза с грустью кивнул:

— Гъбы! Гъбы!

Оставшись один, Стаканский медленно подошел к плите, снял с чугунка крышку и долго разглядывал варево, затем, приняв решение, щелкнул пальцами и выбежал во двор.

У Котельной, под угольной горой возился чумазый мальчик Вит. Это был классический золотушный мальчик, с большими ушами, тонкими ручками, с расширенными от ужаса глазами, представитель многодетной семьи Честяковых, что обитала на другом берегу Шумки, в бараке для обслуги. Богатые энкаведисты трогательно помогали этим детям, давали работу, что-то из старой одежды, подкармливали. Стаканский и решил этого мальчика подкормить.

— Суп! — важно сказал он, подняв палец.

— Суп, — в другом тембре повторил Вит.

Мальчик был вонючий и грязный. «Суп! Суп!» — приговаривал он, опорожняя миску за миской. Стаканский сидел напротив, внимательно за ним наблюдая и тоже закусывал — черным хлебом с подсолнечным маслом, сочнозеленым луком, молодым чесноком, упругим редисом пионерской раскраски, пупырчатыми огурцами, нежнейшим укропом, опальным пастернаком и таинственной кинзой.

Насытившись и рыгнув, Вит сполз на пол, его живот волочился, как у беременной суки, а ночью он умер в страшных мучениях, и когда старший Честяков выламывал ему пальцы и бил по грудянке, выпытывая, что он такое съел, мальчик, уходя, мог вспомнить лишь одно страшное слово, с умершей уже гласной, затихающе повторяя:

— Съп! Съп!

Часто потом этот золотушный мальчик являлся Стаканскому в кошмарах, синий, подтягиваясь на руках из-под кровати, с ужасом, с удивлением шепча: Съп! Съп! — и странное дело: призрак со временем набирался возраста, сначала вытянулся и запрыщавел, затем превратился в красивого луноликого юношу, десятки лет посещал жертву зрелым мужчиной, занашивая и меняя костюмы, а к старости стал носить толстые двойные очки, и наконец исчез, отпустил, вероятно — умер… А тогда, на следующее ненастное утро — ливень, ветер, растут в лесу новые бледные поганки, гъбы — когда паук вернулся, чтобы посмотреть внука, Стаканский весело хлопнул ему синими глазами из-под одеяла, натянутого на нос, и с этого момента игра повелась в открытую, паук плел все более узорчатые, изощренные сети: вот он пытается заманить его то на лодочную прогулку в Гидропарк, то в увлекательное вертикальное путешествие на Чертовом Колесе… Мальчик ест только то, что опробовано бабулей, он выбирается ночью из окна и спит на крыше пристройки…