Шрифт:
Она отпустила сестру и быстро зашагала по тропинке к дороге.
— Я… — продолжала она, — нет… это невозможно, я не могу остаться… так что тебе, Кати, придется заменить маму…
— Заменить маму! — возмутилась девочка.
— Я хочу сказать: мама устала, ужасно устала… Она все время надрывалась, изводила себя ради вас всех, а непосильная работа убивает человека… Она и до несчастья не была цветущей, и теперь я боюсь, что…Мариэтта умолкла, сдвинув тонкие брови. — Боюсь, как бы несчастье не доконало маму… Ты видела, до чего она худа: кожа да кости… и потом, этот кашель… Ты позаботишься о ней, Кати.
Они подошли к двуколке. Мариэтта проворно вскарабкалась на козлы, взяла в руки вожжи.
Лошадь тронула с места. Мариэтта вдруг придержала ее, натянув поводья, перегнулась с сиденья и указала рукой на дом.
— Теперь, Кати, — сказала она, — ты должна…
Она запнулась, отвела глаза в сторону под недоумевающим взглядом девочки.
— Я хочу добраться до дому засветло! — прокричала Мариэтта, словно желая перекрыть грохот повозки, со скрипом двинувшейся вперед.
Катрин посмотрела ей вслед и медленно побрела к дому. «Теперь, Кати, ты должна…» О каком долге хотела сказать ей Мариэтта? И почему она не посмела договорить? Без сомнения, это печальный суровый долг…
Каждый шаг, приближавший Катрин к дому, давался ей с трудом. «Теперь, Кати, ты должна…» Она вошла в кухню. Отец ссутулившись сидел на лавке все в той же позе, уронив голову на руки. Франсуа, измученный поездкой, вытянулся на кровати; Клотильда и Туанон опрокинули миску с молоком и теперь старательно размазывали его руками по полу. Катрин молча оглядела комнату, потом подошла к сестренкам, нашлепала их, вытерла лужу, подмела пол, смахнула пыль с убогой мебели, натерла до блеска комод, убрала под кровать сабо Франсуа. Только тогда, окинув удовлетворенным взглядом прибранную, словно ожившую комнату, она приблизилась к дверям спальни. Ей показалось, что мать стонет, и она остановилась на пороге, прижав руку к забившемуся сердцу. «Теперь, Кати, ты должна…» Проглотив подкативший к горлу комок, она опустила глаза и на цыпочках вошла в спальню.
Глава 30
«Я не должна была… Я не должна была отпускать его туда…»
Сколько раз слышали они, как казнилась мать, обвиняя себя в смерти Обена. Франсуа, подпрыгивая на костылях, подходил иной раз к постели больной и пытался образумить ее:
— Вы же знаете, мама, что не могли поступить иначе. В Амбруассе он хоть ел досыта…
Отец умолял:
— Мария, прошу тебя, перестань терзать себя! Доктор говорит, что ты никогда не поправишься, если будешь все время думать… думать о…
Он горестно скреб пятерней затылок, а мать снова принималась за свое:
— Я не должна была…
Разве могла она выздороветь, если почти ничего не брала в рот, снедаемая день и ночь своей горькой думой, не говоря уже о коротких, но жестоких приступах кашля, раздиравших ей грудь? На следующее утро после возвращения из Амбруасса она хотела было встать с постели, но, поднявшись, тут же зашаталась и едва не упала. Катрин одной пришлось помочь ей раздеться и лечь в кровать: отец еще на рассвете ушел на работу, а Франсуа сам с трудом передвигался по комнате.
Крестная навещала их теперь каждую неделю; часто заглядывали Крестный и дядюшка Батист; раз или два приезжал Марциал; появлялась и Мариэтта. Они садились у постели матери и заклинали ее не думать все время о своей утрате и постараться быстрей стать на ноги — не только ради себя, но и ради близких. Сидя на постели, мать встречала их вежливо, даже старалась улыбаться шуткам, благодарила за внимание и заботу, но после их ухода, измученная и обессиленная, откидывалась на подушку.
— У вашей матери чахотка, — сказала как-то крестная Фелиси.
Катрин потом спросила у Франсуа, что это за болезнь? Брат покачал головой.
— Что-то скверное, — сказал он. — Помню, что так говорили о жене сапожника, который жил рядом с монастырской школой…
— И что с ней было? — с тревогой спросила девочка. Франсуа ничего не ответил, снова покачал головой и, словно желая избежать новых вопросов, быстро уселся за свой станок.
Глядя на его работу, дядюшка Батист частенько говаривал:
— Ты лучший токарь по дереву из тех, кого я знаю. Выздоравливай поскорее, поступишь учеником к нам на фабрику.
— Он будет делать такие же красивые чашки, как та, что вы мне подарили? — спросила Катрин.
— Конечно, Кати. А потом… — Старый рабочий запнулся и задумчиво поглядел на обоих детей. — А потом, Кати, я и тебя устрою на работу туда же. Он обернулся к Жану Шаррону, понуро сидевшему у края стола. — Тогда, Шаррон, эти двое будут пристроены, на тот случай, если…
Отец поднял голову. Прежде голубые глаза его утратили свой блеск и казались выцветшими; тонкая сеть красноватых жилок окружала зрачки.