Шрифт:
Лайза застонала. Выпрямилась на несколько секунд, но затем снова легла Маку на грудь, слишком вкусно было его целовать в процессе, не хотелось отрываться. Мужская ладонь, до того поглаживающая ягодицу, сместилась — один из пальчиков проник в попку.
— Перестань… негодник…
— Я же вижу, что ты с ума сходишь, когда я так делаю…
Движение пальца вторило движению члена. От жара тела скользили друг по другу; влажные губы, жаркое дыхание, слипшиеся в «непорядочном» месте тела. Они совокуплялись, отдаваясь процессу полностью, в экстазе мозг, в экстазе тело, жаждали лишь одного — проникнуть друг в друга еще глубже, еще жарче, с еще большей страстью…
— Обожаю тебя, сладкая…
Ее толкали на себя, надевали, вколачивались по самую мошонку, а она готова была отдать все на свете, лишь бы процесс не прерывался. Поднималась и опускалась, покручивала тазом, покусывала губы.
— Прекрати… меня… трогать… Везде. Я же так…
Но сладкие пальчики остались глухи к липовым молитвам — один поглаживал клитор, второй продолжал проникать в попку.
— Мак… я… Мак…
Ускорившись еще, скользил туда обратно член.
Она не сумела закончить фразу — взорвалась невидимой вспышкой, вцепилась в мощные плечи, застонала и почувствовала, как стальные ладони сжали бедра, запретили им двигаться, и как секундой позже запульсировал внутри, содрогаясь, пенис.
Эпилог
Теплый ветерок гонял вдоль пешеходных дорожек желтые листья, тянули к еще теплому солнцу пестрые лепестки цветы, всматривались в прозрачное и глубокое небо, покачивались в такт дуновениям, разливали вокруг чувство удивительной безмятежности.
На углу шумел проспект: под тканевыми тентами торговали фруктами — еще в открытых лотках, пока не хлынули стылые осенние дожди, — прохаживались легко одетые прохожие, нежились, как и цветы в клумбе, в лучах пригревающего солнышка. Прохаживался у светофора, сметая с дороги листья в кучу, пожилой бородатый дворник, на него с протянувших ввысь ветки деревьев тут же падали новые.
Мак, прислонившись к выкрашенной черной краской ограде, ждал. Сложив руки на груди, стоял и смотрел на прилегающую к проспекту улицу, ту самую, на которой, скрытое кленами, притаилось высокое невидимое глазу обычного прохожего здание Комиссии.
Ровным рядом дремали бок о бок похожие друг на друга, как две капли воды, серебристые машины. Семь штук. Без проходящей по крылу ровной белой линии — до поры до времени.
Аллертон бросил взгляд на главный вход, проверил, не показалась ли фигура Начальника, и достал из кармана тонкую полоску бумаги, в который раз перечитал бесхитростный написанный ручкой текст.
«А ты умеешь рассказывать сказки на ночь?»
Он случайно нашел их прошлым вечером в спальне, где Лайза разбирала одежду. Крохотные записки-послания, лежащие в коробке из-под конфет.
Сколько всего она их написала? Собиралась ли показать, отправить, передать? Некоторые закапанные слезами, как та, что он дольше всего мял в пальцах…
«Мне без тебя холодно. Я не жалуюсь… я держусь…»
Каждый раз читая, он чувствовал тяжесть на сердце. Каждое слово — крик души. Каждый обрывок — символ прошлого. Символ ее одиночества.
И символ безграничной любви.
Простые бумажки.
Невероятная ценность.
Как и та, склеенная из частей картина «Мечты». Лайза так и не призналась, почему порвала ее… Наверное, в какой-то момент не верила. Да он и сам, было время, не верил.
У крыльца послышались шаги; Мак очнулся, поднял голову: по дорожке к парковке шагал Дрейк. Как всегда собранный, деловой, подтянутый. И как всегда погруженный в никому неизвестные думы.
Аллертон оттолкнулся от прутьев ограды и вышел из тени.
— Добрый день, Дрейк.
— Добрый-добрый. — Легкий кивок, удивленный взгляд. Мак подумал, что никогда не видел у Дрейка по-настоящему удивленного взгляда, скорее, его иллюзию в подходящий случаю момент. — Вроде виделись уже с утра.
— Да, виделись.
И замолчал. Понял, что, оказывается, не знает, с чего начать. И стоит ли.
Начальник смотрел вопросительно, ждал.
Пришлось прочистить горло.
— Я хотел сказать: «Спасибо».
На лице напротив появилась легкая растерянность, мол, не понимаю…
— Спасибо, за тот разговор по телефону.
— Какой разговор?
— Тот, с яхты.
— С какой яхты?
Дрейк поджал губы.
— Хочешь мне в чем-то сознаться?
Аллертон смял в кармане записку и, глядя в проницательные глаза, вновь прочистил горло.
— Не хочу.
— Вот и я подумал, что не хочешь.
Дрейк хмыкнул, перекинул куртку через плечо и прошел мимо. В русой макушке, стоило выйти из-под деревьев, тут же запуталось солнце; заблестела в лучах серебристая ткань.