овальной формы. Вещь была явно антикварной и очень дорогой,

такое мне приходилось видеть разве что в ленинградском

Эрмитаже. Это была искусная инкрустация из разноцветного

янтаря на мраморной столешнице.Янтарная мозаика изображала

шведский королевский герб, знакомый мне по форме шведских же

длинноволосых хоккеистов - увенчанный короной лев, стоящий на

задних лапах в явно агрессивном расположении духа.

Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический

чайник с деревянной ручкой и две большие чайные чашки,затем

поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с

печеньем. Роскошный королевский лев с неодобрением косился

оранжевым янтарным глазом на эти явно не аристократические

чайные причиндалы. Однако чайник источал такой чарующий

аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и смущённо кряхтя,

наполнил наши с ним чашки.
– " Я пригласил вас господин капитан

" - начал Бьернсон. " Чтобы сообщить пренеприятное известие " -

машинально дополнил я про себя. " С тем, чтобы уведомить вас о

ближайшем будущем " - продолжил он. Через несколько дней ваше

судно будет сопровождено в порт Трамсё.

Там вам предстоит стоянка, возможно длительная, не менее

месяца. Вероятно и к сожалению вас может ожидать суд, впрочем

это как решат вышестоящие инстанции. Советская сторона

извещена о задержании вашего судна и как у вас принято выразила

77

протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть

акваторию острова. Это произойдёт через, он взглянул на часы-

хронометр, через 46 минут. А сейчас прошу сюда господин

капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить. Майор указал на

противоположную сторону каюты, где находился высокий

штурманский стол с картами и бумагами. Он жестом приказал мне

оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому

столу.

Два капитана опершись на локти склонили головы над бумагами.

Я же вынуждено пребывая в неведении и одиночестве незаметно

для себя опустошил коробку с ванильным датским печеньем, когда

я очнулся на дне коробки сиротливо ютились две печенюшки,

покаянный стыд охватил мою душу, но было поздно. Минут через

двадцать оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я

вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза

заблестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на

свой борт он даже напевал что-то не совсем приличное про

Гитлера с хвостом, пойманного под мостом из репертуара

сорванцов конца сороковых годов. Мне же оставалось только

гадать и мучиться в неведении: "Что же обсуждали два капитана и

что так обнадёжило нашего Владлена?"

В назначенный срок корвет "Сенья" отшвартовался от скалистого

причала тайного фьорда, развернулся на выход и покидая нас дал

на прощанье два длинных и как показалось тревожных гудка. Наш

работяга "Жуковск" остался в гордом одиночестве под

нависающими скалами "Медвежьего крыла". Капитан через

боцмана вызвал к себе в каюту старшину Толяныча где уже

находились старший и второй помощники. Я же находился в

прострации, вызванной, как нетрудно догадаться злой судьбой,

столь бездарно и жестоко оборвавшей мои романтические

отношения с юной принцессой Ленни Бьернсон. В душе моей

звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от

Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.

– "Die Leiden des jungen Werthers" - услышал я за своей спиной.

Такой хох дойч, без малейшего русского акцента мог выдать на

судне только один человек. - "Невозможно без рыданий видеть

страдания молодого Вертера" театрально закатив голубые зенки и

78

воздев длани в направлении высших сил, продекламировал

Эпельбаум. Мне же несмотря на терзающую душу вселенскую

скорбь удалось выдать в ответ более талантливую тираду, в

которой я не стесняясь в выражениях пожелал истинному арийцу

противоестественного группового любовного экстаза с покойной