Шрифт:
Даже «превосходство актера » отметил острый писательский глаз, а трезвый, спокойный ум, обогащенный глубокими знаниями, словно заблокировали сталинские — черные с обильной желтизной — очи. Не актера поневоле, а прожженного обманщика-лицедея увидел Фейхтвангер на скамье подсудимых. Не ощутил потаенной трагедии неравного поединка между Вышинским и Радеком.
— ...Так, обвиняемый Радек на допросе от двадцать второго декабря тысяча девятьсот тридцать шестого года,— отлично поставленным голосом читал Вышинский,— приводит следующее место из письма Троцкого... «Главным условием прихода к власти троцкистов, если им не удастся добиться этого путем террора, было бы поражение СССР; надо, поскольку это возможно, ускорить столкновение между СССР и Германией»,— сделав эффектную паузу, прокурор сослался на соответствующий лист и том дела.
Потрясенный Фейхтвангер — беженец из фашистской Германии, чьи книги сжигались на площадях, не обратил внимания на то, что «письмо Троцкого» только упоминалось, но не фигурировало на этом суде.
— ...Радек, подтверждая показания Пятакова,— витийствовал перед микрофоном государственный обвинитель,— на допросе от двадцать второго декабря... показал... действовать по указаниям Троцкого, согласованным с германским генеральным штабом (том пятый, лист дела сто пятьдесят второй)...
Фейхтвангер схватился за сердце: за спиной заговорщиков стоял не только Троцкий, но весь гитлеровский вермахт!
— ...Обвиняемый Сокольников показал: «По окончании одной из официальных бесед у меня в кабинете, когда Г. и секретарь посольства собрались уходить, Г. несколько задержался. В это время оба переводчика вышли уже из кабинета. Воспользовавшись этим, Г., в то время как я провожал его к выходу, обменялся со мной несколькими фразами...»
В голове не укладывалось, как могли эти люди, управлявшие важнейшими министерствами, пойти на сотрудничество с заклятым врагом! Одно дело — политическая борьба и совсем иное — шпионаж, тем более террор! А они ничем не брезговали. Действуя по указаниям параллельного центра и прямым заданиям агента японской разведки X., обвиняемый Князев проводил диверсии на железных дорогах: крушение военного эшелона на станции Шумиха, во время которого двадцать девять красноармейцев погибли и столько же получили ранения; крушение на перегоне Яхино — Усть-Катав в декабре тридцать пятого года; крушение на перегоне Бдиновер — Бердяуш в феврале тридцать шестого.
Взрывы, аварии, отравления! Пятаков дал указания Норкину подготовить поджог Кемеровского химкомбината к моменту начала войны. Все поры государственного механизма были пронизаны изменниками, словно трухлявый пень прожорливыми личинками. Очень даже уместное слово — вредитель.
Приставленная к Фейхтвангеру переводчица сказала, что речь прокурора не обязательно записывать. Все будет напечатано в завтрашних газетах.
Допрос Радека начался на другой день, на утреннем заседании.
В числе своих сообщников он назвал Смирнова, Дрейцера, Мрачковского, Гаевского, осужденных по первому процессу.
— А группа правых? — потребовал Вышинский.
— Само собой, я был с Бухариным связан.
— Даже само собою понятно! — иронизировал прокурор.— Какие вы можете назвать конкретные факты о связях с группой правых?
— У меня была связь только с Бухариным. Томского я видел только в тысяча девятьсот тридцать третьем году, когда он говорил очень остро о внутреннем положении...
Вышинский задал вопрос о Сокольникове.
Почти теми же словами Радек описал свою встречу с загадочным Г. И продолжительность последовавшей паузы, вместив непроизнесенное имя, была такая же, как у прокурора.
— А вы были за поражение или за победу СССР? — спросил как бы с подковыркой Вышинский.
— Все мои действия за эти годы свидетельствовали о том, что я помогал поражению,— не пожелал отвертеться Радек.
— Эти ваши действия были сознательными?
— Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда.
В зале прозвучал дружный смех.
Фейхтвангер недоуменно оглянулся. Чему смеялись эти люди? Обмен репликами невольно напоминал детские игры в войну, а ведь речь шла о войне настоящей, о судьбах миллионов! Но прокурор упорствовал, доводя почти до абсурда перепасовку короткими фразами, за которой только угадывался беспощадный подтекст.
Самоуверенная бесшабашность Радека вызывала смутную тревогу.
— А это был, к сожалению, не сон?
— Это, к сожалению, был не сон,— казалось, Радек дразнит Вышинского.
— А было явью?
— Это была печальная действительность.
— Да, печальная для вас...
Конкретных фактов так и не последовало. Назывались фамилии, приводились подробности безумных фантасмагорических планов.
— Германии намечалось отдать Украину,— с непонятной веселостью рассказывал подсудимый о предполагаемом разделе страны.— Приморье и Приамурье — Японии.