Конные остановились под самой горой, рассыпались в стороны, как неторопно разбросанные зерна.

Степан бросил хмуро, сводя брови:

— Рыщут опять, выглядывают… Воронье!..

— Смотрют, вышаривают глазищами… Айда саданем их по башкам!

Василий вспыхнул и схватил было увесистый камень, размахнулся…

Марей вырвал камень из рук и с угрюмой усмешкой шепнул:

— Несмышленыш, пра-а!

Внизу вдруг защелкали выстрелы. Заколыхались пики, забились хвосты на ветру, разъезд поскакал обратно.

Степан, пронзая взглядом вечереющие дали, скрипнул зубами и передернул плечами.

— Добрались, видно, до кого-то… Ишь как коней-то хлещут, потом у человека спину и разум выхлещут…

И весь вдруг помрачнел, и до самого поселка не сказал ни слова.

Недавно родился сын у Анки, такой крепкий, словно сбитый, таких еще не нашивала она.

Потому пир сегодня вечером у Сеньчи, ели баранину, пили квас и арачку, подарок Удыгая.

Сеньча, весело скаля белозубый рог, необычно светлый лицом, подшучивал над Степаном:

— Ты что, брат, в пол смотришь? А? Он, робя, седнишнего солдатья испужался… Вот как обсказал все, так и молчь на его нашла, словно рот себе зашил…

Степан поднял на него потемневшие глаза.

— Ты не похохатывай… И в бухтарминской стороне царски крепости есть.

Сеньча раздул ноздри и громко прыснул, оглядывая всех изумленно веселыми глазами.

— Меле-ешь, паря! Крепости-и! А мне на их тьфу-у! Да видано ль дело, штоб с Бухтармы людье, как бычков по веревью, сташшить можно назад, в главную контору?

Кто-то даже крикнул обидчиво:

— Чай, в своих избах живем!

— Потом, кровью их понастроили…

— Мы теперя хрестьяне бухтарминские!

Сеньча обрадованно нахлопывал ладонью по коленке:

— Во, во! Верно-о!.. Мы чо, разбойники? Убивцы? Ну, потревожили ково малость, так не без счету, для обзаведенья!.. Без обзаведенья-то нам не можно никак.

Василий Шубников тихонько свистнул.

— А можа, и не надо вовсе обзаведенья-то нашему брату?

— А? Может, оно нам камень на шее? — хмуро поддержал Степан.

Сеньча уже разошелся:

— Я всю жисть как собака прожил… Туто вольны места… так неужто без домашности быть?

Марей сожалеюще качнул головой:

— Эх, мило-ой! Чо мы знаем, а?.. Запамятовал аль нет, как люди сказывали, будто на Бухтарме ни казаков, ни солдат, ни форпостов, ниче-де такого нету. Ан, вишь! Е-есть!

Степан опять угрюмо напомнил:

— Гляди-гляди, про нас раскумекают…

— Бро-ось! — уже стихая, сказал добродушно Сеньча. — Давай, робя, в празднишной вечерок душу отведем…

Показывал своего сына, что лежал в дымчато-рыжих шкурках алтайской белки.

— Каков парень-ат? Сбитень!.. У-у… голопузо-ой… У-у… родной!.. Семеном мы с бабой его нарекли… Тож Семен будет, да уж только по-другому жить станет: на приволье, хозяином, а рабской бергальей доли и не узнает никогда!

— Пиво медовое, жбан дегтярной!.. — насупившись, вздохнул Марей.

Дружная шла весна. Лысели косогоры, и снег оседал книзу тонкими, раздерганными хлопьями, как старая овечья шерсть под стрижкой. Чернели дороги. Над ними с гамом кружились птицы. Нескончаемо выпевала капель.

На охоту поселенцы еще ходили, еще ладно шел зверь. Рассчитывали битую птицу и шкуры сбывать бойким змеиногорским и бийским скупщикам, чтобы к пахоте «сбиться на сошки да на железишко опять же».

Не раз Сеньча сам видел внизу разъезды из форпостов. Но уверенность его была так же крепка, как и тысячелетний камень, на котором стоял Сеньча.

— Ишь, ездют ведь и вправду, поганцы. Язви их душу!

— Погоди, вот и сюда доедут!.. — настораживал Марей.

Тут свирепел Сеньча:

— Эк, дурья башка! Ловют бродяг да татей, наше хрестьянское дело сторона…

И другие, видя бодрость Сеньчи, отмахивались от докучных дум. Стоит ли лишний раз мутить голову, если от земли скоро пойдет пар и соловьино запоют ручьи по жирному бухтарминскому чернозему.

Из главной же конторы по всем форпостам разослан был строгий приказ: «…Посему требуется всемерно усилить караулы и конные разъезды. Дабы преступная чернь с заводов и рудников, которая долг свой ради бегства постыдно нарушает, наказание бы должное понесла. Следить всемерно за дорогами, большими и малыми, усиливать дозоры и всякого бродягу непотребного вида уводить в форпосты, откуда оный на суд препровожден будет. Сие особливо на ответственность начальников форпостов возлагается. Начальство, нерадивое в поимках беглецов, само должным образом понесет наказание…»