— Ну, господин комендант и господа офицеры, чаю я, весьма зело мы за столом услаждались, пора и к делу перейти: важное устроим совещание.

Будто снисходя к человеческой слабости, небрежно кивнул в сторону почтительно согнувшейся упитанной лакейской спины:

— Так как молодые господа меру в удовольствии не всегда соблюдают, Петрушка угостит вас сейчас настойкой содовой. Для деловых размышлений светлость ума — наипервейшее условие.

Молодежь, тихомолком морщась, поплелась гуськом вслед за сутулой спиной своего коменданта в комнаты, отведенные Качкам.

Гаврила Семеныч опустился в кресло и, погружая бритый подбородок в белую пену кружев, вынул из кармана большой конверт.

— Вот. В сем рапорте ваш комендант повествует нам о нападении наглом беглой шайки на «Златоносную речку». Ведомо: злодеи не удовольствовались тем, что увели коней, а еще ограбили амуниционный магазин, всем тем принеся ущерб благосостоянию оного места. Посколь господин капитан дознание производил, то виновные часовые кой-какую разгадку дают. Ваше слово, государь мой Петр Иваныч!

Фирлятевский, волнуясь и по уши краснея, рассказал, что прозевавшие казенных лошадей запомнили двух похитителей: высокого русоголового парня и огромного старика с корявым лицом. Старик называл парня Степаном.

— Так, так, сударь мой!

Лицо кавалера Качки приняло победоносно-лукавое выражение.

— И рассуждаю я так. Не имеем ли мы в руках нить клубка Ариадны?.. Хе-хе!..

И Гаврила Семеныч, зная, что видит перед собой терпеливых и почтительных слушателей, пространно рассказал про побег прошлой весной двадцати четырех мастеровых, с которыми убежал и собственный его гайдук.

— Так и мыслю я: не мой ли гайдук Степка в сих проделках злостных участвует? Ростом и лицом он отменной, а я видных гайдуков смолоду выбираю. Та-ак!.. А что сей злодей Степка гнусной дружбой с подлой мастеровщиной бегство свое предварил, про сие рассказала мне, как на духу, супруги моей воспитанница Веринька, кою вы за обедом видели. Сию девицу преступной негодяй думал тоже в свою веру перевесть, но недаром она выросла возле супруги моей, и взяло ее раскаяние. Слезно выпросила прощенье и все обсказала, как было, какие речи говорил злодей-гайдук, какой бунтарской дух кипел в нем. Вот какая сила была в нем, что сия наша девица долго еще не могла его забыть, пока мы не выдали ее замуж за младшего канцеляриста главной конторы… Ну, сие я к слову… Итак, вы видите, сколь злобность черни становится упорной: залезает даже в наши дома, не говоря уже о том, насколь опасно сие для государства Российского. Посему, милостивые государи мои, считаю я, что гарнизону «Златоносной речки» особливая бдительность нужна… И… и… злодеи сии должны быть пойманы, господин комендант!

Фирлятевский вскочил, вытянулся, руки прилипли к бокам.

— Слушаю-с, ваш… пре… вос… ход… ство…

Качка улыбнулся, слегка отмахиваясь.

— Люблю сию готовность. В ней лучшая слава нашей армии.

Порешили в конце концов усилить конные разведки, ввести стрельбу по ночам, солдат «кормить плотнее, дабы стреляли крепче».

Вечером же, рассеянно смотря, как жена причесывает перед тусклым зеркалом густую темную косу, Фирлятевский говорил скрипучим шепотом:

— Беда мне с ним, Сашенька, чисто мученье… Приказал солдат кормить лучше, а на кухне повар ихний проходу никому не дает… Нам к обеду надо щи солдатам варить, а он велит плиту освобождать. Целый день жрут, господи меня прости! И ведь ничего сей французской роже сказать не смей… Повар генеральской!.. А как с солдатскими-то щами? Вчерась опоздал обед, ныне тоже…

— Ага-а!.. И тебе тошно стало? А когда меня сия крашеная…

Фирлятевский, выпуча глаза, зажал ладонью женин рот.

— Ой, батюшки-и! Тише ты, безумная! Неравно услышат… Ф-ф-у-у!..

Супруги долго не спали. Фирлятевский, морща в темноте лысеющий лоб, нервно подрагивал тощим телом и шептал:

— Должны, говорит, поймать злодеев. А? Подумай… Да так сие грозно произнесть изволил… О-ох!.. поймать бы, женка! В чине бы повысили, отсель бы взяли в город беспременно…

Жена, унимая невольно расплывающуюся счастливую улыбку, подхватывала:

— А в гарнизоне при главной конторе коли отличился б, то, глядишь, и в Петербург бы назначили… Ах, там… вот жизнь!

В комнатах переднего фасада, что отводились для приезжающего начальства, Марья Николаевна, уже убранная на ночь, сердито возилась в кресле, топая об пол каблучками:

— Душе моей здесь непереносно, понимаешь ли ты сие? Ужели ты хочешь остаться здесь доле?

Качка в китайчатом шелковом летнем шлафроке ходил большими шагами, потирая за спиной руки.

— Да, да… Я твоим желаниям покорен, коли сие помехой моему служению не является… но… но… ныне, Машенька, не обессудь: останусь, сколь мне покажется нужным. Я по всем на округ форпостам гонцов разошлю. чтобы готовили свои гарнизоны в наступление…

— Господи, война… С какой державой?

— Э, матушка, не дури. Какая война?.. Беглых пойдем ловить. Мужики, дьяволы, наверняка знают, где логовища сих негодяев. Мы их заставим сказать… Я — я… сам во главе наших доблестных отрядов пойду брать горные сии разбойничьи гнезда.