— Разнаряжена, словно икона! — шептались в толпе.

— И все новехонькое!

Сарафан из китайчатой камки с диковинными разводами пестрой застывшей волной лежал вокруг статного Ольгиного тела. Короткая душегрейка из зеленой парчи — обещанный подарок боярыни Пинегиной за искусную работу, малиново-алый атласный платок вокруг чернобрового лица, длинные, почти до пояса, разноцветные бусы — все искрилось дорогой новизной, будто освещая своим блеском убогую тихоновскую избу.

Подружки, игрицы и песенницы, нарядившиеся, кто как мог, разместились вокруг невесты, как цветущие кусты вокруг яблони.

В углу, под закоптелой, уже давно безликой божницей, сидели два сухопарых, трясоголовых старичка — дяди невесты, Тит и Федор, или, как их называли, «седые двойни». По левую сторону от них с такими же каменно-торжественными лицами восседали их жены, две крепкие бабы сурового вида. А по другую сторону божницы на почетном месте красовалась монастырская золотошвея Варвара. На голове ее была новая бобровая шапка с парчовым верхом. Набившиеся в сенцах любопытные девчонки-подростки из соседних деревушек и починков расспрашивали шепотом:

— Эко, дородная да румяная в шапке-то бобровой, кто така, откулева?

— Перва сватья, девку-сиротинку с богатым гостем сосватала.

Вдруг чей-то юный тоненький голосок крикнул в восторженном испуге:

— Жени-их!.. Жених с дружкой!

На сытых караковых конях («монастырские», — как тут же определил кто-то) подъехали Оська Селевин и дружка, посадский молодой купец Пронька Теплов. Жених, небрежно распахнув новый ярко-желтый суконный кунтуш польского покроя, ухарски бросил кожаный кошелек прямо в лицо какому-то беззубому старику. Кругом засмеялись. Взрослые, ребята-подростки и даже старики, стукаясь лбами, бранясь и толкаясь, бросились поднимать деньги. Какой-то рваный мужичок, шаря по земле, сослепу схватил загнутый носок красного жениховского сапога из козловой кожи.

Оська с громким хохотом вошел в горницу. Девишницы — игрицы и песенницы притворно испуганно заахали и еще теснее сгрудились вокруг Ольги.

Дружка, Пронька Теплов, распушив пятерней кустистую пегую бородку, отвесил всем низкий поклон. Потом сбросил с плеч легкий бараний полушубочек, крытый сукном василькового цвета, и разостлал его на полу мехом вверх. Поставив улыбающегося Осипа на сброшенный полушубок, Пронька вынул из кармана большую скляницу вина и две серебряные чарки. Позвякивая чарками о скляницу, Пронька начал вызывать невесту.

— Ольга свет Никитишна, изволь на винную чару сойти!

Девишницы замахали руками, будто охраняя сокровище.

— Нашу свет Ольгу Никитишну откупить изволь!

— Ну, и притчеваты [79] же вы, девки! — и Пронька бросил девишницам горсть алтынов.

— Ай, доброй дружко! — пропела с почетного своего места золотошвея Варвара.

— Щедрой дружко Прокопий-свет!

— Да, у меня алтын вольготно ходит! — хвастливо сказал Пронька и опять бросил горсть серебра в девичий круг.

Потом Пронька должен был сказать: «Изволь, невеста, маков цвет, на нашу шубу наступить — туто тебе и мягко и тепло. Да будет тебе с женихом богоданным и жить тако — в тепле да в мягкости».

Но вместо этого Пронька шлепнул жениха по затылку и ухмыльнулся, показывая гнилые зубы:

— Кланяйся, что ль, да проси свою богоданную — я, чай, свое уже отпросил, с меня будя!

Среди старух зашелестел шепоток, что дружко ведет себя не по обычаю: выхваляется, кобенится, лишние слова говорит.

Настасья, сидя между мужем и Федором, тоже шепотом осуждала Проньку Теплова:

— Небось на окольничевой свадьбе баял и кланялся по обычаю дедовскому — благолепно да таково истово, любо было смотреть. А тут старания у него ничуть не видно.

— Ведомо ему, что невеста — сирота бедная, вот старанья-то и нету, — задумчиво и тихонько сказал Никон. Ему не нравилось, что дружко, наперекор всему заведенному испокон веков на Руси, не показывал себя свадебным другом, а словно пьяный вахлак толкал жениха в спину:

— Ну, кланяйся, что ль, уж больно невеста-то выдалась спесивая!

Наконец, Осип третий раз вызвал невесту:

— Ольга свет Никитишна, изволь на винную чашу сойти, на ножки резвые поднятися, ручку белую подать!

Две ближние подружки, тоже золотошвеи, подняли Ольгу и подвели к жениху.

Дядя Тит и вдова Варвара, как посаженые, взяли самую большую потемневшую от времени икону, на которой светился только венчик сусального золота над головой спаса, обернули ее полотенцем и благословили жениха и невесту. Рядом с маленьким облезлым Титом монастырская золотошвея в своей искристой бобровой шапке, дебелая, нарядная, стояла, как пава. Все она делала плавно и так красиво, что все залюбовались ею. Благословив жениха и невесту, важно и благолепно, как требовал издревле русский обычай, Варвара сказала им: