Николай Дмитриевич Баженов вступил на опасную стезю фельетониста в 1933 году, когда впервые опубликовался в многотиражке московского завода "Динамо". Столкновения с опровергателями и не всегда добродушное ворчание обиженных героев фельетонов закалили характер Николая Баженова, но не ожесточили его доброе, мягкое сердце.
Таким он остался и в преддверии своего шестидесятилетия - добрым к добру, злым ко злу, — о чем свидетельствуют написанные им сборники сатирических рассказов: "Важная персона", "Народное средство", "Прощеный день", "Зеленое ведро" и другие.
Николай Дмитриевич Баженов вступил на опасную стезю фельетониста в 1933 году, когда впервые опубликовался в многотиражке московского завода "Динамо". Столкновения с опровергателями и не всегда добродушное ворчание обиженных героев фельетонов закалили характер Николая Баженова, но не ожесточили его доброе, мягкое сердце.
Таким он остался и в преддверии своего шестидесятилетия - добрым к добру, злым ко злу, — о чем свидетельствуют написанные им сборники сатирических рассказов: "Важная персона", "Народное средство", "Прощеный день", "Зеленое ведро" и другие.
И богу свечка и черту кочерга
Кто кому молится?
К директору районного Дома культуры Сергею Ивановичу Свиридову зашел массовик Володя, серьезный худой юноша в очках. Зашел он под вечер, неловко поклонился и начал переминаться с ноги на ногу, что означало у него высшую степень волнения и тревоги.
– Ну, какие пироги? — улыбнулся ему директор. — Пари держу, что подобрал наконец руководителя фотокружка.
– Нет, Сергей Иванович, я по другому вопросу зашел. Я, Сергей Иванович, с серьезным сигналом к вам.
Он покосился на находившегося в директорском кабинете бухгалтера Сивого, потом подошел поближе к столу и, вытянув, шею, сказал:
– Мне думается, что Андрей Ильич, наш лектор на атеистические темы, — франкмасон!
Свиридов и Сивый в изумлении воззрились на Володю.
– Чего-о? — переспросил директор. — Франкмасон? Чушь какая-то! Сейчас никаких франкмасонов, сиречь вольных каменщиков (Сергей Иванович любил блеснуть эрудицией), нету. Вымерли! Это я точно знаю.
Володя сконфуженно шмыгнул носом.
– Ну, может, я неправильно выразился, — сказал он. — Франкмасон в моем понимании есть глубоко религиозный человек, если хотите, фанатик и изувер, но тщательно скрывающий свою веру. Разоблачить его трудно, потому что людям он говорит одно, а сам чувствует другое. Разве что случайно когда-нибудь обмолвится.
Бухгалтер Сивый понимающе закивал.
– А ведь это бывает в жизни, Сергей Иванович, — вмешался он в разговор, — я тоже такого знавал в свое время. В коллективе слыл воинствующим атеистом, церковь, служителей культа почем зря хулил, а придет домой, запрется, бух на колени и ну отвешивать поклоны, чтобы, значит, бог простил ему его хулу! Только он назывался не франкмасон, а двурушник, который и нашим и вашим.
– Да вы что, оба белены объелись, что ли? — рассердился Свиридов. — Андрей Ильич - высокой квалификации лектор, никакой он не двурушник и не франкмасон. Народ его слушает охотно, потому что он к каждой лекции хорошо готовится, интересные примеры подбирает. Мало ли что могут наговорить на человека? Язык без костей. Но тсс... кажется, он пришел, легок на помине. У него же нынче лекция "Происхождение праздника пасхи".
И действительно, дверь распахнулась, в кабинет стремительно вошел молодой еще, но уже с изрядной лысиной маленький чернявый человечек. Он бросил на диван объемистый портфель и зябко потер руки.
– Брр! Холодище-то нынче! Не весна, а наказанье господне! Выйдешь из дому и всю дорогу молишь бога, чтобы скорее до Дома культуры добраться.
– Неужели так холодно? — спросил бухгалтер.
– И-и, не приведи господь! — пожаловался лектор.
Свиридов и Сивый выразительно переглянулись.
– М-да, нынче свежо, — согласился директор, — там уже народ собрался, Андрей Ильич, должно быть, опять зал полный.
– Вот это хорошо! — искренне обрадовался лектор. — Мне ведь по заданию райкома еще одну лекцию прочесть нужно. На кроватной фабрике в семь часов. Маловато времени, да, пожалуй, успею. А? Ну, господи благослови, пошел я.
Он забрал свой портфель и выскочил в фойе. Оставшаяся троица некоторое время молчала.
– Бога-то он, верно, к месту и не к месту поминает, — размышлял Свиридов, задумчиво барабаня пальцами по столу. — Может, это машинально, по привычке, а может, и вправду верующий. Кто его знает! В душу к нему не заглянешь. Неужто и он дома перед иконами на колени бухается? Ай-яй! Конфузия! А вдруг область об этом узнает...
– Непременно с кем-нибудь посоветуйтесь, — предложил Сивый, — хоть бы в райисполкоме. А то не ровен час...
На следующий день Свиридов с раннего утра сидел в приемной председателя райисполкома Бухтеева и дожидался, когда он появится. Наконец грузный, страдающий одышкой председатель показался в дверях и медленно двинулся в кабинет, бросая на ходу ожидающим:
– Привет! Наше вам с кисточкой! А тебе, Свиридов, что надо? Опять какую-нибудь чертовщину выкинул?
– Посоветоваться зашел, — ответил директор Дома культуры, — есть одно щепетильное дельце.