На дворе начало марта, монгольская весна в разгаре, а морозы ещё за 30, подувают ветры. Водитель отделения Петро собирается в ближнюю поездку как в дальнюю экспедицию: кладет в уазик спальный мешок из козьих шкур, канистру воды, примус, сумку с запеченной бараньей ногой и караваем хлеба.

– На южный полюс собрался? – подтруниваю над ним. – К обеду же вернемся.

– А это не факт. Я бы на твоем месте тоже валенки в машину бросил. Весной здесь любая поездка за город – экспедиция с неизвестным концом.

Едем. Сразу за Улан-Батором сворачиваем с асфальта на накатанный автомобильный след, местами расходящийся на три-четыре колеи. Петро держится самой накатанной из них. Соседние колеи ветер переметает сухим снегом, сорванным где-то в степи.

– Ничего себе весна! У нас в Горьком в это время вовсю уже сосульки с крыш падают. А здесь того гляди пурга начнется.

– Вот этого не надо! – вскидывается Петро. – Представь, что машина сейчас заглохнет, и что будем делать? До города пятнадцать верст, до сомона – столько же. Кругом ни души.

– И куда по морозцу бежать за помощью – вперед или назад? – спрашиваю я.

– Бежать по такой погоде – верный конец. А чтобы «Кондратий» обошел стороной, у нас с собой примус – чаек можно согреть, подождать попутки туда или сюда. Весну монголы не по погоде считают. У них, как Цаган Сар (Новый год по лунному календарю) прошел, так овцы начинают ягниться, значит – весна.

А вот и горный массив Замар: невысокая гряда черных, заросших редким леском гор. На перевале метрах в двухстах от уровня степи останавливаю Петра, чтобы оглядеться. Вокруг – бело и пустынно, только под ногами серо-черный щебень, да чуть в сторонке груда булыжников и палка с кусками цветных тряпок. Это монгольское обозначение высшей точки перевала и священное место – Обо, куда каждый путник должен принести свой камень. И где здесь зарыто золото?! И сколько оно должно лежать нетронутым? Тема! Но пока надо найти хоть что-то живое, кроме весьма колючего ветра и струек снега, перебегающих по степи.

– Петро, мне нужно попасть куда-нибудь к людям. Есть тут живые?

– Скоро будут!

И верно, за перевалом показались юрта и какие-то постройки. Петр повернул машину к ним. Заслышав нас, залаяла собака, из юрты вышли мужчина и женщина, трое детишек в голубых и коричневых одеждах. Встали, глядят, улыбаются.

– Сайн байнауу! – поприветствовал их Пётр.

– Сайн сайхан байн! Та сайн байнауу?

И начались какие-то вопросы и ответы с улыбками на лицах и наклонами голов. Потом Петр обернулся ко мне:

– Хозяин спрашивает: в юрту сначала пойдем или в кошару?

– А как у них принято?

– Принято – в юрту. А пока хозяйка готовит сутэ цай (чай с молоком), можно посмотреть кошару.

Так и сделали. Чуток посидели за низким столиком в круглом пространстве юрты, все убранство которой состояло из хорд линялых занавесок, скрывающих какие-то сегменты юрты. Пётр и хозяин чего-то ещё побалакали, и мы пошли в кошару. Ветер унялся. Проглянуло солнце и как-то в миг от искрящегося снега запахло весной…

Через неделю почта принесла мне пакет из конторы, в котором была тоненькая тетрадочка вестника ТАСС «Вокруг света» с моим репортажем «Весна в Замаре», а вскоре пришла и пачка советских газет с этим материалом. Опубликовала репортаж и местная русскоязычная газета «Монгольские новости», что случалось весьма редко – журналисты почему-то не любят перепечатывать в своих изданиях чужие материалы. Но начало было положено, и потом мы не раз встречали свои фамилии на страницах монгольских газет.

К лету закончился период втягивания в новый ритм работы и узнавания страны. Работалось уже более или менее свободно: мы успевали за событиями, набирались впечатлений и фактов в поездках, что давало возможность не ограничиваться оперативной информацией, больше писать для всевозможных вестников ТАСС. Контора начала похваливать нас с Кимом за появление интересных материалов. В редакции соцстран настороженное отношение ко мне, которое обычно витает в коллективах, служащих «крышей» для офицеров спецслужб, сменилось на вполне нормальное, а в творческом плане – даже уважительное. Поначалу некоторые сотрудники посмеивались над объемами моих текстов для почтовых вестников: «Писатель Ионов опять прислал целую повесть!», но потом привыкли к обстоятельному раскрытию тем, за которые я брался. К тому же тексты не требовали редакторских усилий.

Устроился и быт – приехали жена и тёща, всё в доме наладилось, и надо было выходить на новый уровень в работе.

Мне нравилась Монголия своей непохожестью на всё, что я видел раньше: запахом полыни в неоглядной степи, подступающей вплотную к разноликому Улан-Батору, белыми юртами на улицах вполне современного города. Особенно трогали маленькие мохнатые коровы, бродящие весной по центральной площади и у автобусных остановок, где они ловко вылизывали урны, доставая розовым языком брошенные билеты и окурки. Монголы ведь не кормят крупный скот, предоставляя ему право круглый год добывать пропитание самостоятельно. От того коровы и лошади у них низкорослы и мохнаты, но на диво выносливы. В городе на окурках и билетах, в степи на сухой траве, они переживают лютые зимы, не требуя никаких людских забот. Но и людям в это время года ничего не дают. И вообще со скотиной всё здесь устроено просто. Зимой ли, летом ли – утром коровы и лошади уходят добывать корм и возвращаются только поздним вечером, скорее лишь для того, чтобы посмотреть: жив ли хозяин. Так же ведут себя яки в горной части страны и верблюды – в пустынной. Монголы пасут их только в период появления приплода, вернее даже не пасут, а охраняют молодняк от хищников. Постоянного пригляда пастухов требуют только козы и овцы, способные разбредаться без присмотра куда угодно.