А меня вообще никогда никуда не выбирали и не назначали.

Да. Почему-то за всю мою жизнь меня никогда и никуда не выбирали и не назначали. Хотя возможностей для этого было предостаточно. Я сменил четыре обычные школы, две музыкальные, кучу пионерлагерей, секций, кружков, был студентом училища, массажных курсов и института, закончил ординатуру. Но меня ни разу не выдвинули даже на самую пустяковую должность. Нет, вспомнил. Давным-давно я был назначен старостой слесарно-механического кружка. Но так как кроме меня там больше никто не занимался, таким достижением не больно-то похвастаешься.

Сначала по молодости лет было как-то все равно. Но в дальнейшем подобная ситуация стала вызывать удивление и затаенную обиду. Ну а как тут не обижаться, если все вокруг тебя физорги, председатели совета отряда, председатели совета дружины, а я даже звеньевым не сподобился стать. Каких качеств у меня недостает, чтобы выделиться из серой массы? Вроде я не забитый, не маменькин сынок, на гитаре играю, не дистрофик, первое место в лагере по прыжкам в длину занял в своей возрастной категории, а должностями меня постоянно обходят.

И все-таки однажды, в далеком семьдесят третьем, фортуна мне улыбнулась. Абсолютно неожиданно я стал флаговым.

Пионерлагерь «Орленок» был образцово-показательным. Хуже нет оказаться в таком, да еще, как я, на все три смены. Я начал ездить сюда с незапамятных времен, еще до школы, и из меня, шестилетнего, самого младшего во всем лагере, стали быстро и необратимо выколачивать качественное домашнее воспитание фигурной заправкой коек, речовками и песней «Гайдар шагает впереди». И за все четыре первых сезона не было случая, чтобы мне предложили хоть самый мизерный и незначительный пост.

В тот раз в самом начале второй смены, на следующий день после заезда, мы собрались на нашем отрядном месте и давай распределять должности. Так как многие приехали сюда впервые, то решения принимались на глазок. Самый наглый стал председателем совета отряда, самый крепкий — физоргом, самый глупый — барабанщиком. Так же избрали звеньевых и еще какой-то положенный по пионерскому регламенту актив.

Когда процедура закончилась и все потянулись на ужин, наш вожатый Слава Сердечкин вдруг остановился, хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— А про флагового-то мы забыли!

Тут он схватил меня за руку, а я был ближе всех, и с облегчением сказал:

— Вот ты-то им и будешь!

Я оторопел. Отряд уже скрылся за углом столовой, а мне все никак не верилось, что Слава сказал это на полном серьезе. Меня? Назначили? Да еще флаговым?

Ведь нет ничего лучше и почетнее, чем быть флаговым. Кто-то может возразить, что самое почетное — быть знаменосцем дружины, одно знамя чего стоит, оно большое, тяжелое, с желтыми кистями, когда его на торжественной линейке проносят, гимн играет, у знаменосца два ассистента с красивыми алыми лентами через плечо. Но торжественных линеек — раз, два и обчелся. Открытие смены, закрытие, ну иногда еще одна внеплановая случается. А флаговый — он дважды в день со своим флажком на каждой утренней и вечерней линейке должен присутствовать. И не просто, а самым первым стоять, во главе отряда, и даже на полшага впереди шеренги. При команде «равняйсь» — флажок наклонять, при команде «смирно» — вздымать его вверх, при команде «вольно» — опускать к ноге.

Мне казалось, что я был лучшим флаговым лагеря. Раньше всех забегал за флажком в пионерскую комнату, старался максимально четко и красиво выполнять все команды и даже выпросил наждачную шкурку в кружке «Умелые руки», час полировал древко флага, чтобы оно стало гладким и приятным на ощупь.

Прошла половина смены, может, чуть больше, и в один из дней, после завтрака, на стадионе, в торжественной обстановке состоялся смотр строя и песни. Это событие традиционно считалось в «Орленке» наиважнейшим и находилось под личным патронажем начальника лагеря товарища Каютова. Товарищ Каютов вообще любил все такое — настоящее, правильное. Чтобы все дети в галстуках ходили и белых рубашках, чтобы салют отдавали, чтобы из репродукторов с утра до вечера песни пионерские.

Поэтому натаскивать нас стали дней за десять. Ежедневно по два часа кряду мы маршировали на плацу, отрабатывая все эти приемы мастерства хождения в пешем строю, доводя их до автоматизма. Уже через неделю нами мог бы гордиться сам король Пруссии Фридрих Великий.

Наш отряд выступал где-то ближе к концу. Выйдя на середину футбольного поля, мы четко, синхронно, следуя командам старшего пионервожатого Юры, который для этой цели вооружился мегафоном, поворачивались направо, налево, кругом, строились в две шеренги, в три, опять поворачивались налево, опять направо, рассчитывались на первый-второй, на первый-второй-третий, а сотни зрителей смотрели на это с лавочек во все глаза.

Я, как всегда, стоял первым, чуть впереди всех, и мой флажок гордо реял над белыми рубашками и алыми галстуками. Мы не сбились ни разу, не запнулись ни на секунду, никто не подвел. Восхищенный Каютов показывал большой палец Юре, а наш вожатый Слава сиял от счастья и блестел лысиной.

Наконец Юра скомандовал:

— Отряд! Направо!

Все четко развернулись, я почувствовал это спиной. Впереди меня, далеко за забором желтело поле пшеницы, которое окаймлял лесок, а над всем этим висело синее-синее небо. Полотнище флажка хлопало на ветру.