— Ты играешь как деревенщина, — буркнул Павел.

— Ну конечно, а ты у нас Ботвинник, да? — огрызнулся Томаш.

— Мишель — дебютант. С чего это ты так расслабился? — Томаш взглянул на доску, и его лицо просветлело.

— Так не пойдет, — запротестовал я, — двое на одного — это нечестно.

Томаш протянул руку за ладьей, в этот момент хлопнула дверь и появился запыхавшийся Владимир. Он был так возбужден, что нарушил одно из незыблемых правил клуба: обратился к Игорю на русском. Игорь и Павел — он тоже бегло говорил по-русски — вскочили со своих мест.

— Нуреев остался на Западе! — перевел нам Игорь.

— Во время посадки в аэропорту Ле-Бурже, — продолжил Владимир, — он оттолкнул двух агентов КГБ, перепрыгнул через загородку и побежал как сумасшедший, кагэбэшники гнались за ним, но он укрылся в помещении таможни. Нуреев свободен!

— Кто такой Нуреев? — спросил Томаш.

— Ты не знаешь Нуреева? — изумился Игорь.

— Откуда ему знать величайшего танцовщика современности? — воскликнул Леонид. — Что вообще поляки понимают в балете?

— На прошлой неделе мы с Леонидом и Владимиром ходили в Гарнье на «Баядерку». Как он был хорош, просто слезы на глаза наворачивались! В третьем акте он поразил публику до дрожи — немыслимая грация, воздушные прыжки, пробежки в бешеном темпе. Никто никогда не видел ничего подобного. Нуреев не танцовщик, он — птица. Чайка. Он не касается земли. Земное притяжение не имеет над ним власти. Он летает. Нуреев заполнял собой огромную сцену Кировского театра. Существовали только он, свет и музыка. Нуреев парит в воздухе. Ты следишь за ним взглядом, и он увлекает тебя за собой в вихре танца. Сегодня мы напьемся. Неси шампанского, Жаки.

— Может, игристого? Оно ничуть не хуже.

— Шампанского, лучшего! Мы будем пить «Кристалл»!

— «Рёдерер»? Оно жутко дорогое.

— Дай нам две бутылки!

Папаша Маркюзо принес шампанское и пластиковые стаканчики.

— Ты не заставишь нас пить из этой дряни! — вознегодовал Леонид.

— Ваши междусобойчики дорого мне обходятся.

— Наплюй на деньги, сегодня великий день.

— А мне сто второй, — вмешался в разговор Томаш.

Тот вечер принес Альберу Маркюзо самую крупную выручку в году. Он опустошил запасы шампанского и игристого вина и наполовину обновил набор бокалов. Вечеринка влетела Игорю, Леониду и Владимиру в копеечку, но они сочли, что свобода Нуреева бесценна. Игорь попросил тишины, произнес тост за Кировский театр и его лучший в мире балет, поднял бокал, как штандарт, и тут его прервал Владимир:

— Я готов выпить за Нуреева, он исключительный танцовщик, но лучший балет все-таки в Большом!

— Надеюсь, ты пошутил, авторитет Кировского непререкаем.

Владимир призвал в свидетели остальных, но те, по большей части, ничего не знали ни об одном из двух великих театров.

— Может, когда-то так и было, но сегодня тон задает Большой.

— Думаешь, я не знаю, как все вы, москвичи, нам завидуете? Да в Мариинке две Парижские оперы могут поместиться!

— Я говорю не о размерах здания, а о репутации труппы.

— Как насчет Дягилева, Нижинского и Вагановой? Вы там у себя в Москве хоть слышали эти имена?

— Они вышли на заслуженную пенсию тридцать лет назад.

— А кто придумал Русские сезоны?

— Это было до войны. Спроси кого хочешь, любой знаток подтвердит, что Большой — лучший, несравненный.

— Да ну?! А как же Нуреев? Он разве москвич? Нет, дорогой мой, Нуреев — ленинградец! Когда ему было то ли пятнадцать, то ли шестнадцать, он пытался поступить в труппу Большого, но вы его не захотели. Невероятно! Большой проглядел Нуреева. Не заметил его талант! Бедняга ночевал на улице, как нищий. Кировский принял и воспитал его. Когда Нуреев блеснул в «Корсаре», Большой попытался его переманить, но он остался в труппе Кировского! Назови мне хоть одного танцовщика Большого театра, который может сравниться с Нуреевым. Не было таких ни двадцать, ни тридцать лет назад.

Владимир не нашел что возразить. Леонид решил поддержать Игоря:

— Я дважды был на спектаклях Большого и десять раз смотрел балетные спектакли в Кировском. Игорь прав. Да, я ленинградец, но дело не в «местном патриотизме». Ни один театр Кировскому в подметки не годится.

Владимир пожал плечами:

— Вы сговорились, мне вас не переспорить.

— Ты меня разочаровал, Володя, споришь, лишь бы поспорить. Кировский — лучший театр мира, это аксиома. Закажи нам бутылку шампанского — в качестве извинения, — заключил Леонид.

Томаш позвал меня к столу, чтобы закончить партию. Я отмахнулся — сейчас не до шахмат!

— Мы говорим о важных вещах.

— У меня была выигрышная позиция.

— Тебе грозил мат.

На лице Томаша отразилось недоверие. Самое время нанести последний укол, как это много раз делали при мне Павел и Леонид.

— Что с тебя взять… Ты средненький игрок, таковым и останешься.

Остаток вечера Томаш провел за доской, пытаясь понять, откуда исходит опасность.