В тишине звонит мобильник. Я чуть не подпрыгиваю.

— Ви, я внизу. Ты дома?

Голос Натаниэля доносится словно из другой жизни. Странно, что между мной и раем — всего лишь тридцать семь этажей.

— Ты что, опоздал на вечер встречи?

— Нет, я оттуда ушел.

Я застываю на месте. Я не хотела видеть Натаниэля — это было бы слишком больно, по крайней мере мне так казалось. Ему нужно, чтобы я стала хорошей, доброй, душевной, и я готова из кожи вылезти, чтобы стать хорошей, доброй и душевной, но, увы, это невозможно. Я старалась творить добро, а что получалось? Самое лучшее для меня и для окружающих — прекратить попытки.

— Нам надо поговорить Можно, я поднимусь?

Он хочет поговорить. Я — нет. Я хочу играть в игры, самая опасная из которых называется «Что могло бы быть, если бы».

— Конечно поднимайся.

Я всегда уступаю искушению.

Я быстро привожу себя в порядок с помощью заклинания. В наши дни люди благодаря Голливуду настолько привыкли к спецэффектам, что порой не могут отличить волшебство от реальности. А ведь волшебство — это чистая иллюзия, уж поверьте мне. К моменту, когда Натаниэль появляется на пороге моей квартиры, я выгляжу именно так, как он привык представлять в эротических фантазиях.

Натаниэль не может глаз отвести от моего полупрозрачного платья — я в нем вся такая воздушная — и чуть не рычит от вожделения. Сегодня ночью я хочу забыть обо всем, и взгляд Натаниэля обещает полное отпущение грехов. Дверь захлопывается. Требовавший разговора Натаниэль практически распинает меня на стене прихожей, впивается в мой рот, орудует и языком, и зубами. Он зол, и мне это импонирует. Мы уже прошли все стадии гнева и вожделения, но вряд ли Натаниэль отличал одно от другого.

Сначала он берет меня прямо у стены. Это не секс, а настоящая месть. Я податлива, но он слишком нетерпелив. Я не успеваю реагировать. Мне больно, я кричу, в глазах темно. Он наказывает меня, а я хочу быть наказанной. О любви нет и речи — тут совокупляются два ужасно одиноких человеческих существа. Натаниэль задирает мне ногу чуть ли не выше головы, почти разрывает меня, как лягушонка, но я рада боли. В первый раз за два года я чувствую себя живой. Я способна ощущать боль. Даже там, где так долго была пустота. В квартире пахнет сексом, потом и болью. Я слышу собственное учащенное дыхание, каждый удар — как удар в диафрагму.

Натаниэль фиксирует мой взгляд, и в глазах у него не одиночество, а приговор. Он пытается найти то, что найти в принципе нельзя, и, хоть я уверена в бесполезности поисков, мне нравится, что Натаниэль не теряет надежды. Надежда — наркотик проклятых. И я на нее подсела, я прошу еще и еще.

Я шепчу его имя, шепчу с нежностью и восторгом. Как давно я не была искренней! Конечно, Натаниэль сейчас ничего не соображает и никогда не узнает, что я чувствовала. Его лицо искажается, тело напрягается и наконец обмякает.

Несколько секунд мы не в силах оторваться друг от друга. Мир замирает. Время останавливается, и я не хочу, чтобы оно снова затикало. Но разве меня кто слушает? В глазах Натаниэля сожаление о содеянном, причем первое мне видеть больнее, чем было чувствовать второе. Я дарю его прибалдевшей улыбкой и нежно кусаю за губу.

— Мне никогда не было так хорошо, — мурлычу я, стараясь представить, что все случившееся — дело давно минувшее.

— Ви, мы ведь больше не будем ссориться?

— Не будем, — отвечаю я.

Это ложь. Натаниэлю нужна другая девушка, с душой, причем душой свободной и чистой, но у нас всего одна ночь, и я сумею не выйти из роли.

Глаза у Натаниэля становятся темными и глубокими — он явно хочет еще, а это гораздо лучше разговоров. Он целует меня — медленно, нежно, ласково. Я паникую. Нежность мне не нужна. Я прижимаюсь к Натаниэлю, руками пытаюсь добраться до причиндалов. Но он со смехом заводит руки мне за спину и продолжает поцелуйство. О французском поцелуе ходят легенды: якобы он способен украсть у женщины душу. Сегодня я готова поверить во что угодно.

Мы начинаем на леопардовом диване, где язык Натаниэля трудится над моими сосками. Руки у него сильные и жесткие — я знала, что они именно такие. Он хочет искупить вину за сцену в прихожей, хотя и зря — я благодарна Натаниэлю за эту встряску. Еще одно идеологическое различие.

Натаниэль владеет языком, ничего не скажешь: каждый дюйм моего тела отзывается на беззвучный шепот то ознобом, то горячкой. Заметив, что я дрожу, Натаниэль переходит к обработке шеи, слегка покусывает ее, играет языком в ямке между ключиц. Бедра мои напрягаются, пульс скачет как бешеный.

Затем он шепчет мне в ухо предложения, одно другого непристойнее. Так как я плохая девочка, ничего принципиально нового Натаниэль мне предложить не может, но почему-то его голос вызывает зуд под кожей и дрожь внизу живота. Кончики его пальцев скользят и дразнят, дразнят и скользят.

Я извиваюсь под ним, грубая ткань его рубашки раздражает соски. О господи. Что он делает!

Его пальцы оказываются у меня между ног. И так как я по природе шлюха, я ноги раздвигаю, даже не думая сопротивляться. Пальцы порхают с одной дольки на другую, я постанываю, потолок кренится. Натаниэль целует меня взасос. Его язык затевает ту же игру у меня во рту, что его палец — у меня между ног. Кровь стучит в висках с такой силой, что я боюсь, как бы голова не взорвалась. Я приподнимаю бедра и трусь об Натаниэля.