Шрифт:
После бессонных ночей в Омске и в поезде он только сейчас почувствовал страшную усталость и сразу же крепко заснул.
Разбудил его мужской грубоватый голос. Андрей прислушался.
— Ремонт паровозов мы и так задерживаем под разными предлогами. Из депо скоро не выпустим. А как дела на копях?
— Шахтеры, вместо угля, выдают на-гора породу. Держатся крепко, — ответил второй голос.
— Это хорошо, — продолжал первый, видимо, хозяин явочной квартиры, и обратился к жене: — Самоварчик бы на стол, Аннушка, чайку попить охота, да и пора будить омского товарища…
Скрипнула дверь, и на пороге показалась хозяйка.
— Вставайте, — обратилась она к Андрею, — у меня самовар готов.
Фирсов вскочил с постели и через несколько минут вышел в соседнюю комнату.
Поздоровавшись с хозяином и его товарищем из Копейска, Андрей сел за стол.
Разговор завели о событиях на фронте. Красная Армия, ломая сопротивление белых, подходила к Уфе.
— Скоро наши будут здесь, — радостно сообщил хозяин и, взглянув в окно, кому-то весело закивал.
— Христина Ростовцева идет, — сказал он оживленно и, выйдя из-за стола, шагнул к двери. С побледневшим лицом Андрей перебирал пуговицы кителя, не спуская глаз с дверей. Вскоре в сенях раздались легкие шаги и неторопливый стук.
— Заходи, заходи, — сказал хозяин.
Распахнув дверь, Христина точно замерла на пороге.
— Андрей!
Она бросилась к нему и, припав к плечу, заплакала.
Андрей нежно приподнял голову Христины и поцеловал ее.
Когда первый порыв радости миновал, Фирсов повернулся к сидевшим за столом, сказал:
— Моя невеста.
— Ну теперь понятно, — весело отозвался хозяин. — Бывает, человек и от радости плачет, — он улыбнулся девушке, — садитесь за стол…
Вечером Андрей перебрался на квартиру к Христине, которая жила недалеко от железнодорожного поселка.
…В апреле после взрыва полотна железной дороги недалеко от Зауральска Епифан не поберегся и был ранен осколком рельса в руку. Рана заживала медленно, и Батурин ходил с повязкой.
Отряд Русакова попрежнему находился в лесах Куричьей дачи. Отдельные подвижные группы партизан наносили смелые удары в тылу белых. Зимой на станции Шумиха вышла из строя паровая мельница Первушина, моловшая зерно для колчаковской армии. Пользуясь беспечностью охраны, партизаны разрушили котельное отделение, поломали вальцы и другое оборудование мельницы.
В том же месяце сгорел консервный, завод Тегерсена вместе с конторой. Спавший в служебном помещении Никодим едва успел выскочить из огня.
В мае партизанский отряд Седого насчитывал уже в своих рядах около восьмисот человек. Создалась угроза захвата партизанами Зауральска — важного железнодорожного пункта. Батальону Охоровича придали легкую артиллерию и конный эскадрон под командой сотника Пономарева для успешной борьбы с партизанами.
Марамыш был объявлен на военном положении.
Устинья, жившая в доме отца, через знакомых узнала, что тяжело заболел Лупан, и решила съездить к нему в Зверинскую.
При выезде из города Устинью задержал патруль. После тщательного обыска и расспросов ее пропустили на Зверинский тракт. Напуганная солдатами ее падчерица жалась к своей «маме» и успокоилась после того, как миновали стоявшую на окраине скотобойню.
Приехали они в станицу Зверинскую на второй день. Обрадованные старики не знали, чем угостить свою дорогую гостью с внучкой. Вечером Устинья ушла на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала и вернулась в дом. Оглядела горенку, в которой жила, вздохнув, опустилась на лавку.
Вечернюю тишину улицы нарушал лишь крик игравших в бабки казачат. Порой было слышно мычание коров, возвращающихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровый круг солнца медленно уходил за увал, бросив прощальные лучи ввысь голубого весеннего неба, погас. Тени исчезли, и маленькие домишки низовских казаков потонули в темном бархате наступающей ночи.
Устинья вышла за ворота и прислонилась к забору. В бездонном небе мерцали звезды. Заглядевшись на них, женщина взгрустнула. Тишину степной ночи прорезал незнакомый мужской голос:
Поехал казак на чужбину далеко На добром коне вороном. Он свою родину навеки спокинул, Ему не вернуться в отеческий дом…Запахнувшись теплее в широкую шаль, Устинья вслушивалась в песню.
Напрасно его казачка молодая На утро и вечер глядит, Ждет, поджидает с восточного края, Откуда ее казак прилетит…«Мой Евграф уж не прилетит», — Устинья тяжело вздохнула и вернулась домой.