Весть об аресте матроса быстро облетела уездный город. Дошла она и до Никиты Фирсова. Одевшись, старик торопливо вышел из дома и направился на площадь, где лежал связанный Федот. Лицо Осокина было все в кровоподтеках, и ссадинах. Колчаковцы избили его еще-по дороге в город. Никита протиснулся через толпу зевак и ткнул Федота костылем.

— А, попал, нечестивый Агаф, — прошипел он злорадно и, наклонившись, рванул его за пропитанную кровью тельняшку. Тщедушное тело старика все тряслось в бессильной злобе. Матрос приоткрыл здоровый глаз и, нацелившись, пнул что есть силы Никиту ногой.

— Рано ты, старый ворон, прилетел. Я еще жив. — Федот приподнялся с земли.

Отброшенный пинком, Фирсов упал и, подобрав костыль, охая, пополз в толпу лавочников. Те, как дикие кабаны, готовы были кинуться на матроса, но стук винтовочных затворов двух каппелевцев, охранявших Осокина, заставил их отпрянуть.

— Осади! — крикнул один из них. — Большевик передается военкому суду.

— Кончить его разом и вся недолга, — заметил мельник Широков.

— Прикончат без тебя, — заметил второй каппелевец.

Под вечер Осокина отправили в тюрьму. На следующий день неизвестные люди появились на городском базаре. Приехали они кто с сеном, кто в больших коробах привез уголь, иные просто сновали по рядам, прицениваясь к товару. Тут же вертелся с самодельной балалайкой кривой мужичонка, одетый в заплатанную сермяжку. Цену за сено приезжие заламывали втридорога. Охотников переплачивать деньги не нашлось. Незнакомые мужики потянулись с сеном на окраину. Следом за ними уехали и углежоги.

Базар опустел. На город легли сумерки. Потянуло вечерней прохладой. Недалеко от тюремной башенки, там, где шла дорога на Тургай, шли, обнявшись, два пьяных мужика. Весело горланя песню, они остановились вблизи часового, стоявшего на угловой башне, и заспорили. Вскоре один из них, рослый мужчина, проворно снял опояску и ударил своего приятеля по спине.

— Ты не шеперься. Деньги за водку я платил, — размахивая опояской, кричал он.

— Нет, я, — мужичонка поспешно отцепил берестяной туес от пояса и хлопнул им здоровенного мужика.

— Так его, — чуть не опрокидываясь через барьер, весело крикнул часовой, — тузи его, борова! Бей!

Привлеченные дракой остальные охранники, стоявшие у тюремных ворот, подбадривали мужичонку в сермяжке.

— А ты его по башке! Ишь, как ловко отделывает.

Рослый мужик защищался слабо, пытаясь уговорить своего рассвирепевшего приятеля.

— Бей его, долговязого!

— Смотри-ка сшиб ведь с ног, — забыв обо всем, часовые продолжали наблюдать за дракой.

В это время с противоположной стороны к тюремной стене осторожно подъехал воз с сеном и несколько человек быстро переметнулись с него на тюремный двор.

Поднимая пыль и отчаянно ругаясь, двое пьяных попрежнему катались по дороге, награждая друг друга увесистыми тумаками.

Человек, оставшийся на возу, столкнул сено, под которым оказался пулемет, и приготовил его для боя. На окраине, где разместились подводы углежогов, тоже началось движение. Опрокинув короба, они достали спрятанные под углем винтовки.

В глубине тюремного двора раздался выстрел, затем второй. Углежоги вскочили на коней и, окружая тюрьму, открыли огонь по часовым.

Заслышав выстрелы из города, к тюрьме помчался конный отряд белогвардейцев, но наткнувшись на пулемет, рассыпался в наступившей темноте. Затем все стихло. Только в бору дробно стучали колеса партизанских телег, на одной из которых, положив голову на колени Батурину, лежал освобожденный из тюрьмы Осокин.

…Разрозненные отряды колчаковцев, под натиском Красной Армии поспешно откатываясь в Предуралье, избегали крупных стычек с партизанами, силы которых росли с каждым днем. В конце лета был занят Златоуст и ряд крупных железнодорожных станций. Центр боев постепенно перемещался к Челябинску.

Стоял тихий июльский вечер. На горах лежал багряный закат, окрашивая вершины скал в розовые тона. Григорий Иванович остановил свой отряд на окраине Уржумки и в сопровождении командиров выехал в штаб 29-ой дивизии. Настроение у бойцов было приподнятое. Вскоре в сопровождении группы политработников Русаков возвратился обратно. Партизаны поднялись у костров и, повинуясь охватившему их чувству радостной встречи, дружно грянули:

— Да здравствует власть Советов!

— Ура!

Могучее эхо подхватило их голоса.

Митинг возник стихийно. Русаков слез с коня и поднялся на штабель дров. Провел рукой по волосам и долгим, внимательным взглядом посмотрел на партизан.

— Товарищи! Наша доблестная Красная Армия с помощью партизан освободила родной Урал. Под сокрушительными ударами колчаковцы откатываются в степи Предуралья. Наша задача — помочь Красной Армии добить врага, освободить города и села от белогвардейщины, выгнать их из Предуралья и Сибири, очистить от колчаковской нечисти и интервентов Приморье и сбросить противника в море…