Но один фактор отличал Брайтон от дешевых районов Нью-Йорка — океан. Когда после изнуряющего рабочего дня в душном Манхэттене мы приезжали на Брайтон и выходили из вонючего вагона сабвея, соленый океанский бриз освежал легкие, а тишина лечила душу. И если закрыть глаза, то казалось, что ты снова дома, на Черном море. Можно, как на знаменитом одесском бульваре, спокойно посидеть на скамейке деревянного бордвока, поговорить «за жизнь» и «восьмую программу» и прогулять детей «на чистом воздухе». Конечно, для американцев, которые не имеют этой русско-еврейской манеры в любую погоду часами выгуливать детей, или для москвичей, которые не могут спать без автомобильных гудков за окном, в этом факторе нет ничего соблазнительного. Поэтому москвичи и ленинградцы селились на квинсовских высотах (Джаксон-Хайтс) и на бронксовских (Вашингтон-Хайтс). Но когда в 1976 эмиграция из СССР достигла пятидесяти тысяч человек в год, то оказалось, что шестьдесят процентов этих эмигрантов — одесситы, для которых брайтонский фактор перевешивал все остальные неудобства. Теснота и вонь в сабвее? Ладно, вы не ездили в советских автобусах и трамваях! Запущенные квартиры, обвалившиеся потолки и стены? А у вас есть руки? Наркоманы и грабители на темных улицах? А вы знаете такое выражение — «Одесса-мама»? Не знаете? Это значит, что, когда ваши американские грабители учились держать пипку в руках, чтобы попасть струйкой в унитаз, наши уже соплей попадали милиционеру в затылок…

Короче говоря, к восьмидесятому году в районе Большого Брайтона жили уже пятьдесят тысяч советских эмигрантов, которых американцы называли русскими. Интересно, что в СССР никто нас русскими не считал, а называли жидами или, в лучшем случае, евреями, а вот в Америке мы сразу стали русскими, поскольку для американцев русскими были все, кто приехал из России, даже грузины и якуты. Мы вкалывали с утра до ночи за три и даже за два доллара в час и учили английский в сабвее по дороге на работу. Мы очистили Брайтон от бандитов и наркоманов, открыли тут свои рестораны — «Одесса», «Приморский» и «Садко», продовольственные магазины «Националь» и «Белая акация» и даже русский книжный магазин «Черное море»!

Но все это никак не объясняет, почему Брайтон называется Little Russia. На Ист-энде живет сто тысяч немцев, но там нет никакой Little Germany. А в Квинсе, в «Астории» живут пятьдесят тысяч украинцев, но и у них нет никакой Little Ukraine. Как же случилось, что у русских есть в Нью-Йорке своя «Маленькая Россия»?

Конец титров, рассказываю как свидетель…

Любка Гусь любила это дело. Ну, вы знаете, что я имею в виду. Она могла средь бела дня войти в крошечный кабинет своего мужа Иосифа, стать перед ним на колени, лихим жестом расстегнуть его поясной ремень и… Ну, вы понимаете…

При этом ей было совершенно до лампочки, что Йося говорит по телефону со своими партнерами по бизнесу Тарасом Бураком и Вахтангом Рисадзе, ест свою любимую пиццу Tomato Pie или смотрит по телевизору репортаж про очередное ограбление банка в Манхэттене итальянскими мафиози. Любка любила это дело и выполняла его так виртуозно, что даже семь лет супружества не смогли притупить Йосино наслаждение этим божественным процессом.

Тут нужно сказать, что Любка была необыкновенно красива — двадцатипятилетняя богиня с шальными голубыми глазами, стройной фигурой, увесистым бюстом, низким эротичным сопрано, упругими ягодицами и длинными ногами прирожденной танцовщицы. Что еще нужно мужику в сорок лет?

Но, похоже, нам, мужикам, всегда мало того, что мы имеем. Об этом еще Исаак Башевис-Зингер написал во всех своих романах, за что и получил Нобелевскую премию. Но я хотя и не лауреат никаких премий, а должен его поправить. Дело не столько в мужской жадности до баб, сколько в жадности баб до успешных и удачливых мужчин. Во всяком случае, пока Йося Гусь водил такси по Нью-Йорку, ни одна пассажирка им не интересовалась. А вот как только он стал хозяином крупного бизнеса…

Впрочем, не будем забегать вперед. Потому что в тот день, с которого начинается наша история, Любка перед самым завершением сакрального акта вдруг прервала свое волшебство, встала и, усмехнувшись, влепила мужу оглушительную пощечину.

Йося распахнул рот от изумления и оторопел.

— Остальное пусть тебе эта филиппинская сука дососет! — сказала Любка, повернулась на своих длиннющих ногах и, демонстративно покачивая налитыми, как флоридские апельсины, ягодицами, вышла из кабинета, не забыв, конечно, хлопнуть дверью.

А Йося — крупный сорокалетний мужик — оглушенно сидел в своем кресле. Потом, шумно выдохнув, дотянулся рукой до графина с водой и вылил его содержимое на свой пах.

— С-с-сука! — сказал он, поглядев вслед ушедшей жене.

Тут самое время пояснить, что Йося Гусь, хозяин Big Machines Co., строил первый на Брайтоне ресторан-кабаре «Распутин» — огромный четырехэтажный куб с мраморным вестибюлем, двумя залами, современной кухней, шикарными туалетами, биллиардной, сигарной гостиной, репетиционным холлом, гримерками для артистов, детской игровой комнатой и подвалами с гигантскими холодильниками для продуктов и хранилищем для лучших итальянских, французских и аргентинских вин.

Стройка шла к концу, не за горами было торжественное открытие, а потому Йося уже набирал будущих официанток, и, понятное дело, в пору, когда страна задыхалась от картеровской инфляции и безработицы, выбор у Йоси был практически безбрежный — от сдобных «щирых» украинок до миниатюрных японок и стройных бронзовых филиппинок. Одна из этих филиппинских Венер — Мария — слишком часто проходила инструктаж в Йосином кабинете…