В полдень, прокатив по многолюдной Брайтон-Бич авеню мимо магазинов с русскими вывесками «ГАСТРОНОМ», «ОБУВЬ», «МЕБЕЛЬ», «АПТЕКА» и т. п., к Йосе прибыли необычные посетители — два итальянца в дорогих костюмах небесной голубизны, кремовых рубашках и шелковых галстуках с золотыми булавками. Миновав дюжину бетономешалок, землеройных снарядов и экскаваторов, превращавших пустырь вокруг «Распутина» в сказочный сад, они лихо припарковали свой бежевый «Бьюик» последней модели и, даже не закрыв его, поднялись в кабинет Иосифа Гуся. Там они вежливо представились инспекторами Городского департамента архитектуры, в сопровождении Иосифа осмотрели всю стройку и сфотографировали залы, почти готовые к открытию, а также репетиционную, где Любка репетировала с двадцатью танцовщицами будущего кордебалета. При этом, увидев итальянцев, Любка врубила музыку погромче и, мстительно поглядывая на мужа, продемонстрировала гостям не только свой кордебалет, но и свои личные танцевально-обольстительные таланты. Конечно, сраженные Любкиной красотой, итальянцы задержались в репетиционной куда дольше, чем нужно для архитектурной инспекции…

А еще через два дня, когда четыре фуры Transit Continental Co. доставили в «Распутин» итальянскую мебель и грузчики разгружали ее у входа в ресторан, сюда же подкатили черный джип «чероки» и бронированный серебристый «роллс-ройс». Из джипа выскочили четверо дюжих охранников, а из «роллс-ройса» вышел сам «тифлоновый» дон Сильвио Маретти, «крестный отец» одного из четырех Семейств нью-йоркской итальянской мафии.

Слава богу, Иосиф был в это время неподалеку — в спортивном магазине «Олимпия» на Брайтон-Бич-авеню он покупал у Беллы Паркес, бывшей олимпийской чемпионки, велосипед своему шестилетнему сыну Марику. Увидев столь высокого гостя, Иосиф оставил Белле сына и подошел к «Распутину». Дон Сильвио попросил Йосю показать ему будущий ресторан-кабаре, спросил, где тут будет потайной зал или хотя бы комната для казино, и, конечно, задержался, как и предыдущие посетители, в репетиционном холле на прогоне главного танцевального номера кордебалета во главе с бесподобной Любой Гусь, обольстительной, как Мэрилин Монро и Лайза Минелли вместе взятые. При этом Любка сделала вид, будто понятия не имеет, что это за гость у ее мужа, и даже ни на минуту не остановила репетицию, чтобы Йося представил ее дону Сильвио. Зато ноги поднимала в танце выше головы…

Тут мне пора представить Любку подробнее. Нет, не только ее спелые женские прелести — на это у меня все равно не хватит эпитетов, а ее замечательную биографию. Рожденная на Вятке в нищей Кировской области, в городе с примечательным названием Советск (там на пустом и пыльном «Советском колхозном рынке» две старухи торговали только жареными семечками, а на грязном и засранном «Советском конном дворе» всегда стояла одна-единственная понурая кляча), так вот, в этом пыльном и полуголодном Советске Любка с пяти лет залезала на ветвистую соседскую грушу и сидела там часами в надежде, что пролетающие по небу косяки перелетных гусей унесут ее, как в сказке «Гуси-лебеди», в какую-нибудь волшебную страну, где сказочные принцы, феи и Золушки кушают колбасу на завтрак, обед и ужин. В 1962-м Хрущев, приехав из Америки, приказал все вятские заливные луга засеять кукурузой и тем самым убил все местное животноводство, которым вятичи кормились испокон века и даже, до революции, конечно, экспортировали в Европу свои знаменитые вятские сыры и масло. Но теперь, спасаясь от голода, целые деревни снимались с веками насиженных мест и вместе со своими последними козами пешком уходили на Кубань. Худенькая или, точнее, тощая семилетняя Любка проделала этот путь частью пешком, а частью на плечах своего отца. Зато на Кубани Любка расцвела! К пятнадцати годам она своими формами могла бы составить конкуренцию Элине Быстрицкой в «Тихом Доне» или Татьяне Дорониной в «Три тополя на Плющихе».

Но Любка пошла другим путем — пела и плясала в знаменитом Донском казачьем ансамбле песни и пляски. Там Любку быстро «оприходовал» чубатый баянист, но поскольку перед каждым «пистоном» он принимал свои «законные триста грамм», особых удовольствий Любка от секса не познала даже тогда, когда он ставил ее на колени и приказывал лбом касаться пола. Поэтому во время московских гастролей Донского ансамбля Любку довольно легко сманили в Еврейский музыкальный ансамбль знаменитого Феликса Бермана, и с тех пор Любка спала только с евреями — даже несмотря на то, что до этого два года получала «путевку в жизнь» в самом антисемитском казачьем ансамбле. Потому что именно эти «жиды порхатые» открыли ей глаза, уши и еще кое-что на великий и радостный праздник божественного секса! И ей ли одной? Разве тысячу с лишним лет назад киевский князь Игорь не учредил штраф десять золотых гривен с тех русских мужей, чьи жены бегали по ночам на Подол в лавки первых хазарских торговцев? Но даже этот огромный по тем временам штраф не смог остановить киевских баб (догадайтесь, почему?), и князь успешно пополнил отощавшую от неудачных походов казну…

В 1971 году во время одесских гастролей этого ансамбля ее и увидел Иосиф Гусь. В ту пору он был не бог весь кем — штурманом на каботажном сухогрузе «Пархоменко», который развозил уголь по портам Черного моря. Но, увидев Любку, моряк Гусь навсегда сошел на берег, год ездил за Любкой по всем гастролям, по уши влез в долги у одесских моряков и бандитов, но добился своего: Любка сдалась ему и никогда не пожалела об этом — ни днем, ни ночью! Даже когда в Москве она шла с Йосей из ЗАГСа, а встречный алкаш завопил на всю улицу: «Вот бля! Как красивая русская баба, так обязательно с жидом!», даже тогда Любка только рассмеялась, крепко ухватила Йосю под руку и удержала от драки. «За что его бить? — спросила она. — Он же правду сказал!».

Правда заключалась в том, что Иосиф любил ее так, как до этого не любил никто! Хотя что можно передать этими бесцветными словами? Разве может простое, из шести букв слово «любовь» вместить в себя великое пиршество эротического возбуждения, дикое бешенство разгоряченной крови, Ниагару экстаза и пылающее измождение катарсиса? Даже антисемит Розанов, знаток и теоретик эротики, не смог бы представить, какие бездны и вершины наслаждения открыл Любке простой еврейский одессит Йося Гусь. А все потому, что любовь — настоящая, как у царя Соломона, — делала Йосю вдохновенным Творцом секса. Он любил в Любке все — от ушей до мизинцев ее ног, он боготворил каждую клеточку ее роскошного тела, и когда в преамбуле их ежедневных и еженощных соитий он с нежнейшим трепетом вылизывал ее губы, Любка теряла рассудок. «Нет! — стонала она и, задыхаясь, металась головой по постели. — Всё! Хватит! Я не могу больше!».

Щадя ее, он останавливался и нежно дул на эти возбужденные губы, охлаждая их. Но только для того, чтобы в следующую минуту войти в нее целиком, на всю длину своего воспаленного и обжигающего Корня Жизни. От оглушительного торжества этого вторжения у Любки сдвигались нижние гланды, останавливалось дыхание и глаза выкатывались из орбит. Но Йося не зря любил ее! Он тут же и выбирал этот горячий якорь, выбирал почти до конца, чтобы, дразня Любку, снова щекотать им ее губы. «Всё! Всё! — стонала она. — Войди в меня! Ну, войди же, Йося!»