Том 4. Торжество смерти. Новеллы
Габриэле Д'Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.
В четвертый том Собрания сочинений вошел роман «Торжество смерти» и новеллы.
ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ
Роман
Перевод Е. Барсовой и А. Ложниковой
Минувшее
Ипполита, увидев у перил кучку людей, которые, перегнувшись, смотрели вниз на улицу, приостановилась и воскликнула:
— Что случилось?
Она слегка вздрогнула и невольно схватилась за руку Джорджио, как бы желая удержать его.
Джорджио, присматриваясь к движению людей, сказал:
— Вероятно, кто-нибудь бросился вниз. — И добавил: — Хочешь вернуться?
Несколько колеблясь между страхом и любопытством, она ответила:
— Нет, идем дальше.
Они пошли по аллее. Ипполита невольно направлялась к кучке любопытных. В этот мартовский послеполуденный час Пинчио было почти пустынно. В воздухе, сыром и сдавленном, замирали редкие шумы.
— Да, действительно, — проговорил Джорджио. — Кто-то покончил с собой.
Они примкнули к столпившимся. Все эти люди пристально всматривались вниз на мостовую. То была праздная чернь. На всех этих лицах не отражалось ни сочувствия, ни печали, и в их неподвижных взглядах светилась лишь какая-то животная тупость. Вот подбежал еще один юнец, жадный до зрелищ. Но не успел еще новоприбывший протолкаться вперед, как кто-то объявил ему с оттенком насмешки и злорадства в голосе, будто наслаждаясь сознанием, что уж никому больше не удастся полюбоваться зрелищем:
— Опоздал! Уже его убрали.
— Куда?
— К Santa Maria del Popolo.
— Умер?
— Да, умер.
Другой, с испитым зеленоватым лицом, с повязанным вокруг шеи широким шарфом, сильно перегнулся через перила и, вынув изо рта трубку, громко спросил:
— Что там осталось на мостовой?
У него был кривой рот с зарубцевавшимися следами ожога и непрерывно подергивающимися губами от привычки сплевывать горькую слюну, он говорил глухим голосом, как бы доносящимся из глубины пещеры.
— Что там осталось на мостовой?
Внизу, на улице, возле стены наклонился ломовой. Зрители смолкли, неподвижно выжидая ответа. На мостовой виднелось лишь черноватое пятно.
— Малость крови, — отвечал, не разгибаясь, ломовик, продолжая разыскивать что-то в кровавой луже концом своей палки.
— А еще? — снова спросил человек с трубкой.
Ломовик выпрямился, концом палки он приподнял что-то, чего нельзя было разглядеть сверху.
— Волосы.
— Какого цвета?
— Белокурые.
Голоса, доносившиеся из глубины пространства, ограниченного двумя высокими стенами домов, звучали необычайно странно.
— Уйдем, Джорджио! — взмолилась Ипполита.
Взволнованная, слегка побледневшая, она теребила руку возлюбленного, перегнувшегося через перила наряду с другими и оцепеневшего от ужаса при виде этой сцены. Безмолвные, отошли они от места катастрофы. Оба находились под тяжелым впечатлением зрелища смерти, и лица обоих были грустны.
Джорджио сказал:
— Блаженны мертвые, ибо они не сомневаются!
— Это правда.
Бесконечная скорбь звучала в голосах обоих.
Опустив голову, она добавила не то с горечью, не то с сожалением:
— Бедная любовь!
— Какая любовь? — спросил Джорджио рассеянно.
— Наша.
— Ты чувствуешь ее смерть?
— Не в себе.
— Значит, во мне?
Плохо скрываемое раздражение звучало в его голосе. Он повторил, пристально глядя на нее:
— Ты хочешь сказать — во мне? Да?
Она молчала, еще ниже опустив голову.
— Не отвечаешь? О! Ты слишком уверена, что не скажешь правды.
Среди наступившей паузы оба стремились прочесть в душе друг друга.
Затем он продолжал:
— Так начинается агония любви. Ты еще не сознаешь этого, но с тех пор, как ты возвратилась, я смотрю на тебя не спуская глаз, и каждый день открываю все новые и новые признаки.
— Какие признаки?
— Зловещие, Ипполита… Как ужасна любовь для человека, обладающего чрезмерным даром ясновидения!