Нет, никто из людей не подумал, что Арьен рехнулся от пережитых страданий – но никто из них не знал, не мог знать, зачем ему нужно зеркало… вот разве что Сейгден… суланец коротко ахнул с таким отчаянием – да, он знает… и ничем, ничем не может помочь… нет в заснеженном лесу зеркала, и взять его негде… непоправимо негде!

Принцесса сделала один только шаг – во всяком случае, Лоайре тогда показалось, что один-единственный – и, очутившись рядом с Сейгденом, что было сил рванула из ножен его двуручный меч.

От тяжести ее шатнуло, но ей удалось устоять. И поднести широкий клинок плашмя с лицу Арьена – тоже.

– Опусти острие мне на плечо, – посоветовал Эттрейг, продолжавший поддерживать Арьена. – Тебе легче будет.

Шеррин его не слышала. Скорее всего, и не могла – сил не хватало. Все силы уходили на то, чтобы не уронить меч.

– Бедная девочка! – выдохнул один из всадников. Теперь, когда Шеррин обнажила меч, всех охватила необъяснимая уверенность в том, что Арьен не умрет. Теперь можно было говорить не только о нем… можно – и даже нужно… есть такие минуты, когда посторонние разговоры кажутся кощунством – но только посторонним… а на самом деле они очень даже нужны, эти разговоры – просто чтобы не утратить рассудок, чтоб он не разорвался, пытаясь вместить невозможное.

– Почему это? – проскрипел гном.

– С такой мордашкой… у нее же нет никаких шансов! – горестно промолвил всадник. – Она ведь в этого парня до самого нутра влюблена… ну помыслить только – таких мечей штуки четыре положить, так ее едва ли не перевесят – а ведь подняла же, да как! Зеркало! Да попроси он луну с неба, она бы ту луну с корнем выдрала! Эх, ну вот же не повезло бедняжке – к такому сердцу да такая, не в обиду будь сказано, вывеска… медведь лесной, и тот не польстится – а она к красавчику эльфу прикипела…

– Ну, положим, эльф сейчас и сам никак не красавчик, – язвительно скрежетнул Илмерран и уточнил. – Пока.

– И девушка на лицо хороша, – зло бросил Лоайре. Всадник хоть и говорил совсем тихо, да и Шеррин сейчас бы громов небесных не услышала, но… нет, ну ведь надо же быть таким редкостным болваном!

– Да и внешность, скажу я вам… – Сейгден чуть дернул уголком рта, что долженствовало означать улыбку. – Не имеет к любви никакого отношения. Уж если моя жена что-то во мне нашла – определенно не имеет.

И тут на заснеженной тропе показался летящий мощным галопом Белогривый, неся на спине двух всадников. Они соскочили на утоптанный снег еще прежде, чем он остановился.

Все виделось сквозь белесо-розовую муть, и с кончиков ресниц то и дело сыпался острыми порошинками кровавый иней – но Эннеари глядел, не смигнув. Он не имеет права промедлить и остаться на всю жизнь без глаза. Он должен, он просто обязан во всех подробностях разглядеть зияющую в опустелой глазнице кровавую рану. Он обязан смотреть на свое изувеченное лицо, на его отражение в зеркальной поверхности клинка… ради того, другого лица, что плывет над ним, растворяясь в рассветных облаках… ради того, чтобы на этом лице – на лице Шеррин – никогда больше не было такого неизбывного горя, никогда… я ведь слово себе давал, что никому не позволю сделать тебе больно… давал – и не сдержал его… только я тогда не понимал, даже во сне, и то не понимал… почему? Почему я не знал тогда, что ты как туман, который укрывает песню от вражеских ушей? Что ты – тетива, без которой стрела и не улетит никуда? Почему надо побывать на волосок от смерти, чтобы увидеть лицо жизни… моей жизни? Это ты – моя жизнь, Шайри… а я и не знал…

Где были мои глаза, когда они у меня были?!

Почему я видел ими только то, что ты красивая – но не видел, что ты единственная?

Зачем я так старательно морочил себе голову – и лишь теперь, когда сил не осталось уже ни на что, на ложь самому себе их тоже не хватает? Шайри, ну почему я так долго лгал себе, так старался не видеть очевидного… почему я раньше не называл тебя так – Шайри …

С той минуты, когда по заснеженному лесу перекаты эха донесли крик Лоайре, и Лерметт понял, что исторгнут он чудовищной бедой, короля охватила ярость – та странная боевая ярость, которая так сродни бесчувствию, что люди несведущие, глядя со стороны, могут иной раз и перепутать. Только памятью разума – не чувств! – он помнил, как взлетел в седло, как подхватил Илери рядом с собой на Белогривого… а недолгую бешеную скачку, высекающую из лесной дороги комья снега, даже и разумом не помнил.

А вот тот мучительный ужас, который черной волной захлестнул его по самое горло, когда он увидел Арьена на руках у эттармского оборотня, Лерметт как раз запомнил на всю оставшуюся жизнь, накрепко запомнил – но только не разумом. То, во что рассудок просто отказывается верить, зыбкие видения, невозможные картины – лицо Илмеррана с прикушенной губой… Илери на коленях рядом с Эттрейгом, ее руки… и его собственные руки, на которые эттармский волк бережно перекладывает свою ношу… и еще чьи-то руки, забирающие меч у Шеррин… все кружилось, клубилось, летело в какой-то омут… серое, как заношенный холст, лицо Лоайре… губы Алани беззвучно шевелятся… широкий нож, покидающий тело Арьена… и кровь из раны в спине… темная, почти черная кровь, заново вспенившая снег… ее так много…

– Это мертвая кровь, – глухо произнесла Илери. – Уже мертвая. Час… может, дольше. Нет смысла вливать ее обратно в жилы. Нужно освободить легкое… слишком ее много затекло под ребра… а вот теперь довольно.

Рана под ее пальцами закрылась так легко и обыденно, словно Илери стерла черточку, проведенную пальцем на песке.

– Лицо ему прикрой, – бесцветным от напряжения голосом промолвила Илери.

– Он… умирает? – только и сумел ахнуть Алани. Лерметт и того не сумел.

– Нет. – Сейгден одним быстрым движением отодрал вуаль, свисающую с головного убора замершей Шеррин, и набросил легкий шелк на правую половину лица Эннеари. – Просто если я что-то понимаю в эльфах, нам сейчас предстоит жуткое зрелище.