– Тем более что оно все равно неисполнимо, – встрял неугомонный Алани, отрываясь от своего пергамента, – так что и обсуждать нечего.

На лице госпожи ректора проступило нечто, безошибочно внятное любому, а уж тем более Алани: «А тебе, студент, никто слова не давал!» Что да, то да – когда короли говорят, писцы, как правило, помалкивают. Однако всеобщий удивленный взгляд Алани встретил бестрепетно.

– Это еще почему? – вскинулся Иргитер.

– Как бы объяснить, чтобы получилось понятно… – Алани на миг приопустил ресницы, будто в задумчивости, но Лерметт готов был поклясться, что раздумье его напускное. На самом деле Алани великолепно знает, что именно собирается сейчас сказать. Чтобы студент Арамейля – и вдруг не знал! Тамошние выученики за словом в карман не лезут… а те, кто лезет, кто шарит по карманам, кошелькам и прочим загашникам в поисках нужных слов, может быть кем угодно, только не студентом Арамейля.

На лице Мерани Алмеррайде помимо воли проступил тот хищный интерес, с которым любой прирожденный преподаватель внимает словам своего питомца, даже и самым незначительным.

– Вот вы, ваше величество, сильный человек, не так ли? – с деланным простодушием осведомился Алани.

Иргитер горделиво приосанился. Короли и на сей раз смолчали – хотя по губам Эвелля, сидевшего напротив Сейгдена, скользнула легкая тень улыбки.

– И вам бы не составило труда убить детеныша леопарда? – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес паж.

– За хвост – и об стенку, – небрежно отмахнулся Иргитер.

Эттрейг поморщился.

– Но со взрослым леопардом управиться уже не так легко – даже и вам, – вполне дружелюбно продолжил Алани.

Иргитер кивнул, чуть помедлив: отрицать очевидное ему не хотелось, признавать – тоже.

– А теперь представьте себе, ваше величество, что вокруг, сколько глаз хватает, от горизонта до горизонта – одни сплошные леопарды, – заключил Алани. – Скольких вы успеете порубить своим мечом? Двоих? Пятерых? Ладно, пусть даже десяток – но ведь остальные никуда не денутся.

Иргитер подавленно молчал. Видимо, несмотря на явную скудость воображения, он сумел-таки себе представить безбрежное море леопардов – живое, враждебное, исполненное убийственной мощи.

– У магии, как и у всякой силы, есть свой предел, – безжалостно добавил Алани. – И ее не хватит на несметную толпу точно так же, как и вашего величества не хватит на всех этих леопардов. Да, многие сгорят в этом огне… очень многие – а потом они насытят его собой, и он угаснет. Тысячи погибнут – но тысячи тысяч пройдут… по их пеплу пройдут, с оружием в руках… и вот от них уже точно пощады ждать нечего.

– Это если они не перепугаются насмерть. – Иргитер все же не был готов смириться с поражением – и от кого! От зеленого мальчишки, сопляка, челядинца!

– Если у людей за спиной голод, а впереди огонь, они шагнут в огонь, – отрезал Алани.

Госпожа ректор смотрела на дерзкого студента так пристально и неотрывно, будто он без подготовки сдавал в присутствии самых строгих профессоров Арамейля невероятно важный экзамен. Сдавал… или… или уже сдал?

– К тому же надо абсолютно не понимать основного закона любой магии, чтобы предложить к обсуждению подобную… идею. – Все же Алани удалось обуздать свою юношескую запальчивость, и он сумел заменить в последний момент роковое слово «мерзость» другим, нейтральным.

– Какой еще закон? – едва не взвыл Иргитер.

– Навряд ли он представляет интерес для вашего величества, – улыбнулся Алани, овладев собой вполне. – Вы ведь не маг, и даже пытаться не станете. У вашего величества есть куда более насущные заботы, истинно королевские.

А вот это – чистейшей воды дерзость, между прочим! Вежливое хамство под маской комплимента. Иргитер все-таки редкостный болван – надо же принять эти слова за чистую монету. Ишь как плечи-то расправил! Лерметт подавил ухмылку. Непременно следует после совета устроить Алани выволочку: нельзя все-таки настолько откровенно нахальничать. Иргитер не понял – а кто другой может оказаться и сообразительнее. Хотя догадаться, с чего вдруг Алани так вызверился, проще простого, и винить его за небывалую дерзость нельзя. Лерметт и сам с трудом удерживается.

– Хорошо, студент, – произнесла бабушка Илмеррана, соединив кончики пальцев обеих рук. – Благодарю. Довольно.

Алани побледнел, но не от ужаса – от счастья. При всем своем невыносимом занудстве гномы – народ чудовищно темпераментный. Но даже самый бешеный темперамент не может заставить ректора Арамейльского университета самозабвенно аплодировать – разве что сомкнуть кончики пальцев. О высшей похвале студент и мечтать не смеет.

Впрочем, разве эти беззвучные аплодисменты им не заслужены? Найти аргументы, способные пробить бычий череп Иргитера – само по себе достижение, а уж вспомнить в пылу спора основной закон магии – настолько основной, что о нем обычно и не вспоминают – похвально тем более. Лерметт, хотя и не собирался сменить ремесло короля на более спокойное ремесло мага, закон этот знал. Живое существо, а уж тем более человека, с помощью магии можно захватить, превратить, поработить – только не убить. Если только ты не самоубийца. Отнимая чужую жизнь при посредстве магии, неизбежно платишься собственной. Пусть и не целиком, пусть только какой-то ее частицей – но эта частица невозвратима. Никакое волшебство не вернет магу-убийце утраченную часть силы и непрожитые годы. Даже самого сильномогучего мага хватит едва ли на десяток магических убийств, да и то сомнительно. Вот поэтому любой черный маг предпочитает яд, кинжал и прочие, куда более тривиальные способы избавляться от неугодных. Конечно, жертву можно предварительно околдовать, обездвижить – не только можно, но и желательно – а вот убивать ее придется все-таки вручную. Вот почему предложение Иргитера не только гнусная пакость, но еще и редкостная бессмыслица. Едва только огненная стена поглотит первую жертву, она станет магическим орудием убийства, а ее создатели – убийцами. Маги, воздвигшие ее, умрут прежде, чем счет их жертв превысит семерых погибших на одного мага. А вот тогда от всех остальных, как верно заметил Алани, пощады не получит никто.

– Полагаю, – изрек Лерметт, взглядом веля Алани умолкнуть и склониться над своим пергаментом, словно бы ничего и не было сказано, – теперь мы можем приступить к дальнейшему обсуждению.

– Тем более что стена, – сдержанно произнес Сейгден, – даже и огненная, не удержит пустыню.

– Лик мира меняется, – тихо произнес Лерметт, – хотим мы того или нет, и запретить это не в нашей власти. Но вот улыбнется он нам или скорчит жуткую рожу – зависит от нас.