– Не так уж и много ей достанется, – задумчиво промолвил Эвелль, глядя на Лерметта – неужто показалось? – с сочувствием.

– Сплошные развалины, – подхватил Лерметт. – Думаете, это мы только степь спасать собираемся? Нет уж. Это наш интерес, шкурный. И не в одной пустыне дело. Нам бы не от нее, от самих себя спастись.

Слова были сухими, как прошлогодняя трава, они шелестели – но в их невнятном шелесте так трудно расслышать голос близкой уже бури.

– Еще тогда, восемь лет назад, у меня не было выбора, – с испепеляющей искренностью произнес Лерметт. – Ни у кого не было. Это хуже даже, чем предопределенность. То, чего нельзя не сделать – а ведь отлично знаешь, чем все обернется. И снова, и опять, шаг за шагом… и опять выбор не за мной. Это… ну, вроде как лежит ночью на горной тропе путник весь в жару от гнилой горячки, обессиленный, и встать не может. Не примет зелья – помрет на месте, а примет и излечится – встанет и пойдет… вот только до пропасти ему один шаг остался, а в темноте не видать. Немирье со степью высасывало из нас силы – теперь мы избавились от этой горячки и может идти… вот только куда? Наши пути все ведут в пропасть, кроме одного… неужели мы не сумеем его выбрать?

Ответом ему было потрясенное молчание.

– Я закрываю нынешнее заседание совета, – устало произнес Лерметт. – На три дня. Для размышлений этого хватит.

Когда от двери донесся слабый, еле слышный стук, Аннехара понял, что успел не только задуматься, но и почти задремать. Он поднял голову, как бы отряхивая сонное марево, в котором зыблются полусуществующие мысли и совсем уже несуществующие звуки вроде давешнего стука в дверь.

Стук повторился. Аннехару это удивило. Гостей он нынешним вечером не ожидал. Никто из королей не захаживал к нему, прежде не спросясь, иначе как в обществе Лерметта – но Нерги сегодня занят. Кто другой после нынешней склоки в совете отложил бы все дела, однако Лерметт отдыхать расположен не был.

– У меня еще и собственное королевство есть, – ответил Нерги на вопрошающий взгляд Илмеррана, – и даже ради Иргитера я его забрасывать не намерен. Можешь быть спокоен – если я назначил заседание Казначейства на сегодня, оно состоится, и я там буду.

Веки его были обведены по краю жемчужно-лиловой припухлой каймой крайней усталости, но глаза под ними смотрели твердо, и всякое противоречие своей воле, выраженной столь ясно, Лерметт явно полагал излишним. Илмерран резко поджал губы, но смолчал. Надо думать, дела Нерги предстояли и впрямь неотложные. Нет, неоткуда Лерметту нынче вечером взяться… а значит, здесь и вовсе быть некому. Разве что Сейгден решил наведаться по праву почти уже состоявшейся дружбы? Да нет, навряд ли – она бы скорей остановила суланца, нежели придала ему решимости. И не может Сейгден так стучать в дверь – ни он, ни Нерги… странный стук, неровный, прерывистый, словно биение сердца подростка, когда его томит неизведанное – не то безответная любовь, не то завтрашний поединок, первый в его жизни. Что ни говори, а гость за дверью стоит непривычный, и пришел он не шутки шутить: навряд ли кто сунулся бы к великому аргину без крайней надобности в отсутствие Лерметта.

Аннехара встал и сам распахнул дверь. Негоже встречать гостя окриком «войди!», не двинувшись с места, неучтиво. Пусть сидит тот, кто постарше, а у него покуда ноги не отнялись.

За дверью стоял, к великому удивлению Аннехары, Орвье – вот уж кого великий аргин не чаял там встретить! Орвье великого аргина явно робел – пусть не так сильно, как при первой встрече, но довольно, чтобы даже не помышлять о подобной дерзости: явиться незваным, самовольно… что он задумал? Почему он стоит с этим несвойственным ему выражением решимости на лице – решимости вопреки всему, вопреки даже простой учтивости, которой он привержен почти до смешного?

– Вечер добрый, – гостеприимно улыбнулся Аннехара.

Орвье не ответил ничего, только сглотнул молча и застенчиво боднул лбом воздух в знак того, что да, действительно – добрый. То ли он не знал, что сказать, то ли растерял заранее приготовленные слова от смущения. И на том спасибо, что на пороге топтаться, маясь избытком любезности, он все же не стал, а вошел в покои вслед за Аннехарой, и лишь тогда остолбенел, не понимая толком, что ему теперь делать – главным образом, с самим собой. Что ж, Аннехара мог его понять: в его покоях Орвье оказался впервые, и ничто из увиденного не могло показаться юноше привычным. Если не знаешь, на чем спят, на чем сидят, а по чему ногами ходят, остается только одно – стоять столбом в полном замешательстве и гадать, куда девать свои руки и ноги, ставшие вдруг невесть с чего несоразмерно длинными.

– Это с непривычки тяжело, – пояснил Аннехара после того, как помог неожиданному гостю расположиться. – Зато теперь если приведется в любой степной шатер зайти, оно уже и не в диковинку будет.

Отчего-то эти его слова и решили дело. Хотя рука Орвье все еще перебирала бессознательно бахрому подушки, но движения пальцев стали другими – ровными, почти спокойными, без смущенной суетливости.

– Я пришел посоветоваться, – тихо произнес Орвье, старательно избегая взглядом гостеприимного хозяина.

Аннехара постарался ничем не выказать своего удивления, чтобы не смутить юношу вновь – но удивлен он был изрядно. Этот мальчик, усыпанный драгоценностями, как трава росой – да и сам беззащитно нежный, как весенняя травинка, не иссушенная еще ветрами жизни – дружбы с ним никогда не водил. Явно не сторонился, как Иргитер, но и в закадычные приятели не набивался. Так почему же он пришел за советом к великому аргину – и за каким, кстати говоря, советом?

– Это обязательно нужно сказать, – добавил Орвье, все еще не подымая глаз. – Это срочно… и Лерметт… он должен узнать обязательно… – Орвье наконец-то осмелился поднять взгляд на Аннехару и стесненным голосом добавил неловко, – … но он занят, а ждать нельзя.

Вчера еще Аннехара думал, что не понимает Орвье вовсе – а сейчас душа его раскрылась перед великим аргином с несомненной и полной ясностью. Дело, говоришь, срочное? А Лерметт занят? Так ведь он и для меня занят. Покуда он не разберется с этим своим Казначейством – чем бы оно ни было! – мне до него добраться не проще, чем тебе. Твоему срочному делу придется ждать ровно столько же, сколько и втайне от меня… нет, не потому ты решил прийти ко мне за советом. Нет, ты не солгал, ты сказал мне правду – вот только не всю. Дело у тебя, и верно, срочное… и ты боишься, что твой сверстник беспечно отмахнется от того, что ты сам полагаешь важным. Что он хлопнет тебя по плечу мимоходом и уйдет. А ты останешься стоять, связанный по рукам и ногам своим всегдашним неуклюжим восхищением, и предатель-язык только назавтра найдет те нужные, верные, убедительные слова, которым уже не суждено никого убедить, потому что их время миновало. Тяжело, когда твой ровесник блистателен и недостижим, словно звезда с небосклона – как обратиться к такому запросто? А вот обратиться к тому, кто старше, да еще и за советом – к такому ты привык, верно? Нерги так близок тебе годами и воспитанием, что заговорить с ним о чем-то важном впрямую невыносимо мучительно, почти невозможно. Зато степной чужак зрелых лет, наверняка старик по твоим меркам, так далек от тебя, что заговорить с ним гораздо легче.