— А куда ты ехал, папа?

— За город. Спешил вырваться из города. Там это необходимо. Без этого трудно выдержать. Лондон слишком велик, в нем нельзя находиться все время, без перерыва. В конце недели — по-английски конец недели «уик энд» — половина семимиллионного населения выезжает за город. В поездах, автобусах, машинах, на мотоциклах, на велосипедах, «голосуя» на дорогах, сотни тысяч лондонцев выбираются из Лондона. Впечатление такое, будто переселяется весь Лондон. Люди хотят переменить обстановку и видеть что-то не похожее на то, что видели и делали всю неделю. Горожане располагаются на траве и обедают без удобств, на скатерти, расстеленной прямо на земле, обливают чаем штаны, катаются на лодках, причем не всегда умеют грести, купаются там, где это запрещено, и с давних времен по сей день являются объектом английских карикатуристов.

— А что вы делали в тот раз?

— То же, что и все остальные. Но в один из уик эндов мы плыли на лодках по реке Кем из города Кембридж к мосту Байрона. Здесь когда-то якобы катался великий поэт лорд Байрон, и поэтому мост носит его имя. Нас было двое мужчин, и с нами катались три девушки-англичанки. Были мы тогда еще студентами, и нам не хотелось ударить лицом в грязь перед нашими спутницами. Девушек звали Сивилла, Юдифь и Эсфирь. Англичанкам часто дают библейские имена, но находиться в компании трех девушек с такими именами было уже забавно. Это были очень красивые и веселые барышни. Мы наняли пант — плоскодонную лодку с площадками на носу и на корме, где стоит гребец и длинным шестом отталкивается от дна. Заставить такую лодку плыть прямо очень трудно. Мы были неопытными гребцами, и лодка юлой крутилась и вертелась на воде. Когда же мы наконец сдвинулись с места и поплыли меж берегов, поросших вербой, откуда доносились громкие звуки бесчисленных граммофонов, играющих каждый свое, то решили недостаток умения восполнить силой, короче — развить темп. Так всегда рассуждают молодые и неопытные люди, но жизнь показывает, что это неверно. Мы перемигнулись и сильнее налегли на шесты, чтобы оттолкнуться от дна реки. Но, как говорится, человек предполагает, а шест располагает. Шесты застряли в илистом дне, лодка медленно уплыла из-под ног, и мы остались висеть на шестах над рекой, как кузнечики или червяки, а скорей всего — как две обезьяны, потому что мы кричали, взывая о помощи, совсем не в английском духе. Наши прелестные спутницы Сивилла, Юдифь и Эсфирь покатывались со смеху, а нам было вовсе не до шуток.

— И чем это кончилось? Вам помогли?

— Один, это был я, упал в воду как был, в костюме: шест не выдержал моей тяжести. Другой торжественно висел до конца. Но наша репутация галантных кавалеров была сильно подмочена. Я уверен, что еще и по сей день в древней готической столовой королевского колледжа на Сильвер-стрит — этот университетский колледж был основан в 1448 году английской королевой Маргаритой Анжуйской, и с тех пор там все сохраняется в неприкосновенном виде — в средневековом зале сухопарые профессора, деканы и услужливые доценты по крайней мере раз в месяц рассказывают ректору, как два молодых человека из Средней Европы висели на шестах посреди реки, а лодка уплыла у них из-под ног. И ректор всегда смеется, словно слышит об этом впервые, потому что обидит рассказчика, если даст ему понять, что эта история, которую он сейчас выслушал в триста семидесятый раз, ему страшно надоела.

— Но, может, это и вправду смешно, папа?

— Возможно, Кнопка. Все зависит от того, как и кто рассказывает. Англичане умеют рассказывать, это правда. У них особая язвительная манера шутить и отпускать остроты. Сухо и деловито, без улыбки, словно бессмыслица столь же серьезна, как и аксиома о том, что дважды два четыре! Остроумие — неотъемлемая черта характера англичанина. Оно проникает и в народные сказки, и в известные изречения крупных государственных деятелей и прославленных ораторов. Англичане любят шутку. Они ненавидят напыщенные, пустые фразы и пустопорожнюю болтовню.

— А слушатели тоже не смеются?

— Лишь в пределах строгих правил хорошего тона. Я и сам пробовал поступать так же и, к удивлению, всегда с успехом. Если ты не знаешь, как сказать кому-нибудь правду в глаза, то лучше всего расскажи какой-нибудь забавный случай, который остроумнее и убедительнее тебя покажет все, что надо.

— Значит, если ты не хотел назвать кого-нибудь дураком, ты рассказывал ему анекдоты, а он должен был понять, что, собственно, он и есть этот дурак?

— Не совсем так. Однажды, не желая задеть взгляды определенных лиц, я привел им пример, где фигурировали точно такие же люди, как они, и стало ясно, что взгляды эти смешны и те, кто их придерживается, далеки от истины. Это называется дипломатией.

— А кому ты это рассказал?

— На пленарном заседании Организации Объединенных Наций — свыше семидесяти более или менее объединенных или разъединенных наций, представленных достопочтенными, уважаемыми лицами, бородатыми и безбородыми, — а пример я привел из книги англичанина Льюиса Кэролла.

— Расскажи! Это шутка?

— Это загадка. Это типичная английская загадка. Но я начну с самого начала. В Англии есть два известных университета: Оксфорд и Кембридж. Два университетских города, которые соперничают между собой. Их древние колледжи гордятся старинными обычаями и прославленными именами. Это называется старой университетской традицией. В Оксфорде есть колледж, основанный в 1525 году Генрихом VIII, которого люди знают больше по кинофильмам, чем из истории, и известный под именем колледжа Christ Church — Христовой Церкви. Здесь в течение сорока лет преподавал математику один чудаковатый профессор. Чудак — это мягко сказано, он был в известной мере даже эксцентричен, а в царствование английской королевы Викторий прослыть чудаком было не так-то легко. Известный математик страдал бессонницей и в долгие бессонные ночи придумывал всевозможные математические шутки, загадки и фокусы. Кроме того, он был страстным фотографом-любителем. Фотография в то время была только изобретена. Квартира профессора была увешана и уставлена часами, курантами и ходиками; полочки над камином заполнены чучелами птиц, нетопырей, мышей и лягушек; на письменном столе находилась картотека писем, которую он аккуратно вел, и стопки дневников. Когда он приглашал гостей, то в дневнике чертил план, куда кого посадить, и тут же начинал кипятить воду для чая. Затем вливал кипяток в чайник, тщательно отмеривая количество заварки — чайную ложку на стакан воды и еще одну добавочную, — и молча в течение десяти минут прохаживался взад и вперед по комнате с чайником в руке, после чего, по его мнению, чай был готов. Отличительной особенностью профессора, которая, впрочем, никак не вязалась с его отшельническим образом жизни, была любовь к детям. Он понимал, что дети любят конкретность и точность, и не сомневался, что как математик он ближе детям, чем сентиментальные и слезливые воспитательницы.

— А он писал книги для детей?

— Да. Однажды — это было четвертого июля 1862 года — достопочтенный Чарльз Доджсон, тогда еще совсем молодой, тридцатилетний профессор математики, взял покататься на лодке трех маленьких дочерей досточтимого декана Лиделла. «Мы проплыли три километра вверх по течению реки Темзы, к „Трактиру форелей“, и лишь в половине восьмого вернулись домой», — добросовестно и педантично отметил в своем дневнике профессор. Во время прогулки Доджсон рассказал самой старшей и самой милой девочке, Алисе Лиделл, сказку. Эту сказку он потом основательно обработал, придал ей логичность и математическую точность, красиво переписал, украсил рукопись несколькими отличными рисунками и послал в подарок маленькой Алисе. Сказка называлась «Алиса в стране чудес». В 1928 году оригинал этой рукописи был продан на аукционе в Лондоне за пятнадцать тысяч четыреста английских фунтов. Это весьма значительная сумма, милый Кнопка.