Я забегаю вперед, но должен здесь добавить, что ее сына, Рича-1037, вначале одного из самых яростных мятежников, через несколько дней пришлось отпустить из тюрьмы, потому что на него навалился крайне острый стресс. Его мать совершенно точно почувствовала, что с ним происходит.

Как только ушел последний посетитель, мы все вздохнули с облегчением: во время посещений мы были в самом уязвимом положении, и на нас никто не напал. Но угроза все еще существует! Пришло время противоповстанческих действий. Наш план состоит в том, что некоторые охранники снимут двери камер, чтобы создать впечатление беспорядка. Другие охранники должны сковать цепью ноги заключенных, надеть им на головы мешки и поднять в грузовом лифте из нашего подвала в большую пустую кладовку на пятом этаже, подальше от возможного вторжения. И если заговорщики ворвутся в тюрьму, то найдут одного меня. Я скажу им, что эксперимент окончен. Мы закончили его досрочно и отправили всех по домам, так что они опоздали и освобождать некого. После того как они проверят наш подвал и уйдут, мы приведем заключенных назад: у нас будет время, чтобы усилить безопасность тюрьмы. Мы даже думали, что можно взять в плен бывшего заключенного № 8612 и снова посадить его в камеру, если он будет среди нападающих, потому что он добился освобождения обманом.

Представьте себе эту сцену. Я в одиночестве сижу в пустом коридоре, ранее известном как «двор». Вокруг в беспорядке валяются остатки имущества Стэнфордской тюрьмы, на дверях камер уже нет решеток, таблички сняты, входная дверь распахнута. В возбуждении я уже готов приступить к реализации этого, как нам кажется, коварного макиавеллиевского плана. Но вместо мятежников появляется один из моих коллег-психологов — старый друг, серьезный ученый, мой бывший сосед по комнате в аспирантуре. Гордон спрашивает, что здесь происходит. Они с женой увидели заключенных на пятом этаже и посочувствовали им. Они вышли и купили им коробку пончиков, потому что ребята выглядели совершенно несчастными.

Я как можно быстрее и проще описываю ему исследование, все время ожидая внезапного вторжения захватчиков. Потом этот умник задает элементарный вопрос: «Скажи, а какова независимая переменная в вашем исследовании?» Мне стоило бы просто сказать, что это распределение предварительно отобранных испытуемых-добровольцев по ролям заключенных и охранников, которое, конечно же, было сделано случайно. Вместо этого я начинаю злиться.

Передо мной стоит угроза тюремного бунта. Безопасность моих людей и надежность моей тюрьмы держатся на волоске, а мне приходится спорить с этим яйцеголовым, бесплодным теоретиком с холодным сердцем, которого интересуют только смехотворные мелочи вроде независимых переменных! Я беседую с ним и думаю: сейчас он спросит, есть ли у меня программа реабилитации! Вот чучело. Я ловко отделываюсь от него и возвращаюсь к предстоящему нападению. Я все жду и жду.

Наконец, до меня доходит, что это были только слухи. Они ни на чем не основаны. Мы потратили огромное количество времени и сил, планируя, как мы будем отражать вымышленное нападение. Я, как дурак, умолял о помощи полицию; мы освободили грязную кладовку наверху, разобрали тюрьму на части и увели заключенных. А еще обиднее, потратили впустую бесценное время. И наконец, наш самый большой грех как исследователей: мы целый день не вели систематических наблюдений. И все из-за одного человека, который питает профессиональный интерес к распространению слухов и дезинформации и регулярно демонстрирует аудитории эти явления. Все смертные бывают ужасно глупы, особенно когда наши эмоции берут верх над холодным разумом.

Мы ставим на место двери камер и приводим заключенных обратно из жаркой, душной кладовки без окон, где они без всякого смысла просидели три часа. Какое унижение я испытал! Остаток дня мы с Крейгом, Кертом и Дэйвом не можем поднять друг на друга глаз. Мы молча соглашаемся держать все это при себе и не упоминать о «мании доктора 3.».

Очевидно, все мы испытывали сильное разочарование. Мы также страдали от последствий когнитивного диссонанса: ведь мы охотно приняли на веру ложные слухи и предпринимали активные действия, не имея для этого достаточных оснований [89] . Мы также попали в ловушку группового мышления. Как только я, лидер, поверил в эти слухи, все остальные тоже в них поверили. Никто не взял на себя роль «адвоката дьявола», которая необходима каждой группе, чтобы избежать глупых и даже пагубных решений. Это напомнило мне о «катастрофическом» решении президента Джона Кеннеди провести операцию против Кубы в заливе Кочинос, закончившуюся полным фиаско [90] .

Стало очевидно, что мы теряем научную беспристрастность и объективность, необходимую для проведения любых исследований. Я уже не был научным руководителем, а превращался в настоящего тюремного суперинтенданта. Это ярко проявилось в моей беседе с миссис И. и ее мужем, не говоря уже о моих переговорах с сержантом полиции. Но психологи тоже люди, и ими движут те же мотивы, которые они изучают как специалисты.

Наше общее чувство разочарования и замешательство незаметно распространялись по тюремному двору. Сейчас я понимаю, что нам нужно было просто признать свою ошибку и идти дальше. Но это так трудно — просто сказать: «Я совершил ошибку. Мне очень жаль». Вместо этого мы начали бессознательно искать «козлов отпущения», пытаясь снять с себя ответственность. И найти их было нетрудно. Ведь рядом были заключенные. И им придется сполна заплатить за наши неудачи и наше смятение.

На четвертый день эксперимента я ожидаю более спокойной ситуации, и надеюсь, что бесконечные неприятности вторника, наконец, закончатся. Дневной график обещает, кажется, немало интересных событий, которые должны успокоить колебания, сотрясающие нашу тюрьму. Утром должен прийти священник, который раньше был тюремным капелланом. Я попросил его оценить, насколько наша мнимая тюрьма похожа на настоящую, и на основе реального тюремного опыта дать нам точку отсчета, в соответствии с которой ее можно оценивать. Его визит — ответ на мою услугу: недавно я предоставил ему материалы для доклада о тюрьмах, который он писал для нашей летней школы. Хотя его посещение планировалось еще до начала исследования, он должен решить двойную задачу, частично удовлетворив требование комитета по рассмотрению жалоб по поводу церковной службы. Сегодня же мы проведем первое заседание комиссии по условно-досрочному освобождению, где рассмотрим «дела» заключенных, подавших прошение об условно-досрочном освобождении. Комиссию возглавит главный консультант нашего проекта, Карло Прескотт. Будет интересно посмотреть, как он справится с полной переменой роли: из бывшего заключенного, неоднократно подававшего прошения об условно-досрочном освобождении, которые были отклонены, к председателю комиссии по условно-досрочному освобождению.

Обещанные вечерние свидания заключенных с родными и знакомыми должны смягчить страдания некоторых из них.

Кроме того, я планирую заменить заключенного: место мятежного Дуга-8612 займет новичок, заключенный № 416. Сегодня мы запланировали много дел, но все это — хорошая работа для суперинтенданта Стэнфордской окружной тюрьмы и ее сотрудников.

Отец Макдермот довольно высокого роста — около 190 см. Он худой и подтянутый; складывается впечатление, что он регулярно посещает спортзал. Из-за лысины его лицо кажется больше. У него широкая улыбка, точеный нос и румяные щеки. Стоит он ровно, когда сидит, держит спину прямой, у него хорошее чувство юмора. Макдермот — ирландец, католический священник, ему уже под пятьдесят, и он был капелланом в одной из тюрем Восточного побережья [91] . Накрахмаленный воротничок и аккуратный выглаженный черный костюм делают его похожим на киношный образ энергичного пастора, который искренне печется о своей пастве. Я поражен той гибкостью, с которой он входит в роль священника и выходит из нее. Вот он — серьезный ученый, теперь — внимательный священник, а вот уже — профессионал, устанавливающий нужные контакты. Но он всегда возвращается к своей главной роли, к роли «человеколюбивого пастора».