Затем мы просим остальных заключенных по очереди вернуться в комнату и ответить на тот же последний вопрос: готовы ли они отказаться от заработанных денег в обмен на условно-досрочное освобождение. Заключенный № 1037, непослушный парень в ожидании дня рождения, говорит, что готов потерять деньги, если получит УДО. Готовый к сотрудничеству заключенный № 4325 тоже отвечает согласием. Только заключенный № 3401, наш непокорный азиат, не хочет быть освобожден досрочно, если ради этого ему придется отказаться от денег — они ему действительно нужны.

Другими словами, трое из четырех молодых людей так хотят выйти на волю, что готовы забыть о деньгах, с трудом добытых круглосуточной работой в качестве заключенных. Для меня весьма показательно влияние формулировки этого вопроса. Вспомним, что основной мотивацией практически всех добровольцев были именно деньги, возможность заработать по 15 долларов в день в течение двух недель в то время, когда у них не было никаких других источников дохода, перед самым началом учебного года. А теперь, несмотря на все свои страдания, несмотря на физическое и психологическое насилие — бесконечные переклички, «подъемы» посреди ночи, произвол и дьявольскую изобретательность некоторых охранников, невозможность побыть одному, отсидки в карцере, наготу; цепи, мешки на головах; скверную еду и минимум постельных принадлежностей, — почти все они готовы отказаться от денег, лишь бы выбраться отсюда.

Возможно, еще примечательнее тот факт, что после заявления о том, что свобода для них важнее денег, все заключенные продолжают пассивно подчиняться системе, протягивают руки, чтобы на них надели наручники, безропотно терпят мешки на головах и цепи на ногах, и как овцы следуют за охранниками в ужасный тюремный подвал. Во время заседания комиссии по условно-досрочному освобождению они находились за пределами тюрьмы, в присутствии «гражданских», не имеющих никакого отношения к их мучителям внизу. Почему никто из них не сказал: «Мне не нужны ваши деньги, так что я имею право в любой момент выйти из этого эксперимента и требую, чтобы меня немедленно отпустили»? И нам пришлось бы выполнить эту просьбу и тут же их отпустить.

Но этого никто не сделал. Позднее заключенные признавались нам, что им даже не приходило в голову выйти из эксперимента. На самом деле к этому моменту большинство из них перестали считать его просто экспериментом. Они чувствовали, что попали в ловушку — в тюрьму, которой руководит не государство, а психологи, как сказал № 416. Но они согласились отказаться от денег, которые заработали, играя роль заключенных, — если бы мы решили освободить ихдосрочно. Право освободить их принадлежало комиссии по условно-досрочному освобождению и не зависело от их собственной воли. Если бы они были настоящими заключенными, только комиссия по условно-досрочному освобождению могла бы их освободить, но если бы они в самом деле были только участниками эксперимента,каждый из них мог в любой момент решить, уйти ему или остаться. Очевидно, в их мышлении произошли поразительные перемены — от «я добровольно участвую в эксперименте, получаю за это деньги и имею все гражданские права» к «я беспомощный заключенный, оказавшийся во власти несправедливой авторитарной системы».

После встреч с четверкой заключенных комиссия обсудила их «дела» и реакции. Все согласились, что заключенные возбуждены, доведены до крайности и полностью вошли в роли заключенных.

Прескотт с сочувствием поделился своим беспокойством по поводу заключенного № 1037. Он точно подметил, что этот некогда бесстрашный главарь мятежников рискует впасть в серьезную депрессию: «Я это знаю по своему опыту, — это начинаешь чувствовать, когда поживешь среди людей, которые прыгают с верхнего этажа и разбиваются насмерть или режут себе вены. Этот парень был собран, он достойно представил нам свои аргументы, но между его ответами были паузы. А последний парень — он вел себя адекватно, он знает, что происходит, он все еще говорит об „эксперименте“, но в то же время готов сидеть и говорить о своем отце, о своих чувствах. Он казался мне каким-то потерянным — это я говорю на основе того чувства, которое у меня возникло. Второй заключенный, восточный парень [американец азиатского происхождения], он как камень. Для меня он был как камень».

В заключение Прескотт предлагает хороший совет: «Я присоединяюсь к остальным членам группы и предлагаю освободить нескольких заключенных в разное время, сделать так, чтобы остальные попытались выяснить, что им нужно делать, чтобы отсюда выйти. Кроме того, если мы быстро освободим нескольких заключенных, это даст надежду остальным и облегчит их состояние».

Кажется, все согласны, что сначала нужно освободить первого заключенного, увальня Джима-4325, а немного позже — третьего, Рича-1037. Возможно, их удастся заменить другими резервными заключенными. Нет единодушия в том, кого стоило бы освободить после них — № 3401 или № 7258, — и стоит ли вообще это делать.

На первом заседании комиссии по условно-досрочному освобождению возникли три общие темы: границы между экспериментом и реальностью стали размытыми; в ответ на все более жесткое доминирование охранников зависимость и серьезность заключенных постоянно росли; драматичная трансформация характера в исполнении главы комиссии по условно-досрочному освобождению Карло Прескотта.

Сторонний наблюдатель, не знающий, что предшествовало этому событию, мог бы предположить, что он присутствует на заседании настоящей тюремной комиссии по условно-досрочному освобождению. Напряженность и безусловная реальность диалога между заключенными и их стражами, назначенными обществом, во многом отражает всю серьезность ситуации. Об этом свидетельствуют официальный тон заявлений заключенных к комиссии, возражения со стороны охранников, разнообразие характеров членов комиссии, личные вопросы, заданных заключенным, и обвинения против них. Короче говоря, интенсивный эмоциональный накал всего процесса слушаний. Природа этого взаимодействия явно отразилась в вопросах комиссии и ответах заключенных по поводу «прежних судимостей», реабилитирующего воздействия тюремных программ, участия в терапевтических программах или курсах профессионального обучения, возможности юридической помощи, срока пребывания в тюрьме и планов на будущее, подтверждающих, что заключенный готов превратиться в добропорядочного гражданина.