Шрифт:
Карло Прескотт и комиссия очевидно сбиты с толку заявлением заключенного. Как оно способствует решению дела?
Прескотт явно рассержен. «Даже если бы комиссия могла давать какие-то рекомендации, — говорит он, — то лично я проследил бы за тем, чтобы ты остался здесь до последнего дня. Я ничего не имею против тебя лично, но мы здесь для того, чтобы защищать общество. И я не думаю, что ты можешь выйти на свободу и приносить пользу, заняться чем-то таким, что позволило бы тебе влиться в общество. Ты вышел из этой комнаты и понял, что говорил с нами так, будто мы какие-то идиоты, а ведь ты обращался к полицейским и представителям официальных органов. У тебя плохие отношения с официальными органами, не так ли? Как ты ладишь с родителями? Что я хочу сказать — ты вышел за дверь, и у тебя было время подумать; теперь ты вернулся и пытаешься убедить нас посмотреть на тебя другими глазами. Есть ли у тебя социальная ответственность? Как ты думаешь, что ты должен обществу? Я хочу услышать от тебя что-то стоящее». (Карло вернулся к манере первого дня!)
Заключенный озадачен этим прямым нападением и пытается оправдаться: «Недавно я получил работу учителя. Думаю, эта работа важна для общества».
Прескотт не сдается: «Может быть, это еще хуже. Я не хотел бы, чтобы ты учил моих детей. Не с твоим отношением, не с твоей вопиющей незрелостью, не с твоим безразличием к ответственности. Ты не можешь выдержать даже четырех дней в тюрьме, не создав проблем другим людям, и говоришь, что хочешь быть учителем. Но ведь эта работа — большая честь. Общаться с приличными людьми, что-то рассказывать им — это большая честь. Я не знаю, ты меня не убедил. Я прочел твое заявление, и ты меня не впечатлил. Охрана, уведите его».
С цепью на ноге, с мешком на голове, заключенный отправляется в тюремный подвал в надежде, что сможет отыграться на следующем заседании комиссии.
Прежде чем вернуться к тому, что происходило в наше отсутствие в тюремном дворе, следует отметить то влияние, которое эта «ролевая игра» оказала на нашего сурового председателя «комиссии по условно-досрочному освобождению». Через месяц Карло Прескотт поделился со мной интересными личными наблюдениями о том, как повлиял на него этот опыт:
«Всякий раз, когда я входил в эксперимент, я уходил подавленным — как раз из-за того, что он был так близок к реальности. Когда люди начали реагировать на разные события, случавшиеся в ходе эксперимента, он перестал быть экспериментом. Например, в настоящей тюрьме я быстро заметил, что люди, считавшие себя охранниками, должны быливести себя определенным образом. Они должны были производить определенное впечатление, демонстрировать определенное отношение. У заключенных тоже были определенные отношения, определенные представления, в соответствии с которыми они действовали, — и то же самое происходило здесь.
Я не мог поверить, что во время эксперимента, когда я играл роль члена комиссии, председателя комиссии — комиссии по условно-досрочному освобождению, — я позволил себе сказать одному заключенному, увидав, что он высокомерен и не желает подчиняться: „Как это получается, что азиаты редко попадают в тюрьму, редко оказываются в подобных ситуациях? Что ты натворил?“
Именно в этот момент его отношение к нам полностью изменилось. Он начал реагировать на меня как личность, он начал говорить со мной о своих чувствах. Один человек был настолько поглощен ролью, что вернулся на заседание, как будто думал, что вторая попытка может помочь ему быстрее выйти на свободу».
Карло продолжает свои саморазоблачения:
«Как бывший заключенный, я должен признать, что каждый раз, когда я сюда приходил, трения, подозрения, антагонизм, возникающие, когда люди входят в роли… Я ощущал, что из меня выпустили воздух — чувство, возникавшее, когда я оказывался в заключении. Это вызывало у меня сильную депрессию, как будто я вернулся в тюремную атмосферу. Все это было настоящим, а не воображаемым.
[Заключенные] по-человечески реагировали на ситуацию, в которой неожиданно оказались, она влияла на их чувства в этот момент. Мне кажется, это отражает метаморфозы, которые происходят в мышлении настоящего заключенного. В конце концов, заключенный хорошо знает о том, что происходит во внешнем мире — строятся мосты, рождаются дети, — но это не имеет к нему абсолютно никакого отношения. Впервые в жизни он полностью оторван от общества — можно сказать, от всего человечества.
Его товарищи, со своей паникой и горечью, становятся его соратниками, и все остальное не дает возможности соотнести себя с тем, кем он был на воле. Исключение составляют редкие периоды, когда он это может, благодаря свиданиям, благодаря каким-то событиям, вроде заседаний комиссии по условно-досрочному освобождению. Есть только настоящее, только этот момент.
…Я не удивился и даже не испытал большого удовольствия, когда обнаружил, что мои наблюдения о том, что человек сливается с той ролью, которую играет, подтвердились; охранники становятся символами власти, и им нельзя перечить; нет никаких правил и никаких прав, которые они обязаны предоставить заключенным. Это происходит и с тюремными охранниками, и со студентами колледжа, играющими роль тюремных охранников. С другой стороны, заключенный, который лишь обдумывает в одиночку свое положение, — насколько он строптив, насколько эффективно ему удается скрывать свой опыт, — каждый день оказывается лицом к лицу с собственной беспомощностью. Ему приходится связывать свои ненависть и строптивость с тем фактом, что, каким бы героем или храбрецом он ни считал себя в определенные моменты, ему все равно придется участвовать в перекличках и следовать тюремным правилам и нормам» [111] .
111
Эта пространная цитата из выступления Карло взята из интервью в программе Chronolog телеканала NBC, которое он дал продюсеру Ларри Голдстайну. Записано в Стэнфорде в сентябре 1971 г., напечатано моим секретарем Розанн Сосотт. К сожалению, это интервью не вошло в основную версию программы, которая вышла в эфир.
Думаю, уместно закончить эти размышления не менее проницательным отрывком из писем политического заключенного Джорджа Джексона, написанных немного раньше, чем отчет Карло. Если вы помните, его адвокат хотел, чтобы я был свидетелем-экспертом в ходе предстоящего судебного процесса против «братьев Соледад»; но Джексон был убит еще до суда, на следующий день после окончания нашего исследования.
«Очень странно, что эти люди могут найти здесь что-то смешное. Они круглые сутки находятся взаперти. У них нет прошлого, нет будущего, нет никаких целей кроме следующего обеда. Они испуганы, сбиты с толку, они стали пленниками мира, которого, как они знают, не создавали и который не могут изменить. Поэтому они так громко смеются, чтобы не слышать того, что пытается им сказать разум. Они смеются, чтобы убедить себя и окружающих, что им не страшно, — как суеверный человек, насвистывающий или напевающий свое „счастливое число“, проходя по кладбищу» [112] .
112
Jackson G. Soledad Brother: The Prison Letters of George Jackson. New York: Bantam Books, 1970. P. 119–120.
Глава восьмая
Четверг: столкновение с реальностью
В четверг тюрьма полна печали, но до конца эксперимента еще очень далеко.
Среди ночи я просыпаюсь от кошмарного сна: я попал в автомобильную аварию, и меня положили в больницу в каком-то странном городе. Я пытаюсь объяснить медсестре, что мне нужно идти на работу, но она меня не понимает, как будто я говорю на иностранном языке. Я пронзительно кричу, чтобы меня отпустили: «Выпустите меня!» Но медсестра привязывает меня к кровати и заклеивает мне рот. Это нечто вроде «осознанного сновидения» — во сне вы осознаете, что спите, — я понимаю, что приснившееся имеет отношение к охранникам [113] . Они будут счастливы, что этот «мягкотелый либеральный» суперинтендант исчез, и они смогут делать с этими «опасными заключенными» что угодно, чтобы поддерживать законность и порядок.
113
Осознанное сновидение — полупросоночное состояние, когда сновидящий может отслеживать и даже контролировать, как разворачивается его сон. Хорошее описание этого интересного явления можно найти в книге моего коллеги: La Berge S. Lucid Dreaming: A Concise Guide to Awakening in Your Dreams and in Your Life. Boulder, CO: Sounds True Press, 2004). [См. рус. пер.: Лаберж С. Осознанное сновидение. Киев: София; М.: Изд-во Трансперсонального ин-та, 1996.]
Это меня по-настоящему пугает. Представьте себе, что будет твориться в нашем тюремном подвале, если охранники смогут делать с заключенными все, что им заблагорассудится. Представьте, до чего они могут дойти, если будут знать, что их никто не контролирует, что никто не наблюдает за их тайными играми во власть и подчинение, что никто не станет вмешиваться в их собственные маленькие «мысленные эксперименты», на которые им хватит остроты и прихотливости их ума! Я вскакиваю с раскладного дивана в своем кабинете, умываюсь, одеваюсь и возвращаюсь в подвал. Я счастлив, что этот кошмар закончился и на самом деле я свободен.