— Не зря, стало быть, — говорят, — он в Надёгиной жилетке ушёл и спасибо не сказал!

И только Надюша не радуется, не принимает участия в общем деятельном оживлении. Стоит она в сторонке, блоху по спинке поглаживает да о своём потаённом думает.

— По-вашему получается, Надежда Семионовна, — говорит ей Иван с чересчур отчаянной какой-то решительностью, — вместе уходим! Видать, никуда нам друг от друга не деться.

— Это от дяди Горшени никуда вам не деться, — отвечает Надежда Семионовна. — А со мной вам разлука предстоит.

Иван остановился на полушаге.

— С чего вы взяли? — спрашивает.

— Чувствую, — говорит Надюша.

Вот и предел той всеобщей радости — на смену ей уже разлука спешит, стучит подкованными копытами по влажной лесной земле, горячим собачьим потом травы обугливает…

А Горшеня очнулся оттого, что старшая мышь усами его щекочет — прямо в ноздрю попасть норовит. Он как чихнёт — чуть всех маленьких помощников со стола не сдул! Потом голову ладонями обстучал, сон из себя повытряхивал.

— А вы что, — спрашивает, — и клубок уже в обратную сторону перемотали?

Мыши кивают своими разумными головками, поблёскивают умненькими глазками.

— Ну спасибо вам, мышата, друзья вы мои серобокие! Всё в помощь вам!

Встал и поклонился им Горшеня. Мышата пискнули весело — и спешно под стол.

Вот везение-то — и выспался, и клубок к употреблению готов! Горшеня на прибор оглянулся: дескать, мигаешь, глупый, а тут чудеса вовсю творятся и на тебя поправку не делают! Погладил Горшеня волшебный клубок, к щеке прислонил.

— Ну, — говорит, — теперь ты выручай, клубочек-голубочек. Показывай путь-дорогу, веди меня куда надо.

Клубок из рук выпрыгнул, сделал три подскока, оттолкнулся от одной стены да в другую стену со всего маху — шлёп! Стена, понятное дело, на месте стоит, ничего в ней не дрогнет, ни один каменный мускул не дёрнется. А клубок снова подскочил и опять в ту же стену — хлоп! И так раз за разом, пока вдруг не проскочил прямо сквозь стену — только нитяной хвост наружу торчит и по полу волочится. Горшеня рот раззявил, да особо зевать некогда, стартовать пора: ухватился он за шерстяной хвостик, закрыл глаза — и шагнул прямо в стену каменную, будто сквозь каучук какой-то варкий протиснулся. А там, за стеной, открылся Горшене длинный полутёмный тоннель. Побежал Горшеня по тому тоннелю за клубком. Бежит и думает: «Прибор-то, однако, совсем бракованный: столько чудес вокруг него натворилось, а он хоть бы хны!»

А тоннель всё теснее становится, всё ниже свод его над Горшеней опускается, уже в некоторых местах маковку скребёт. И видимость всё хуже — хорошо еще, что клубок красного цвета! А тут ещё ноги у Горшени похолодели и намокли. Смотрит он, а внизу вода течёт, ноги студит. И чем дальше, тем выше вода поднимается. А из тех мутных вод будто свет какой-то исходит, огоньки какие-то плавают. Пыхтит Горшеня, ногами по воде хлюпает, старается от поводыря своего не отставать. А клубок шустрый, роздыху Горшене не даёт и вплавь запросто передвигается.

Тоннель тем временем всё сужается, пригибает Горшеню, а вода ему теперь по пояс, уж и локти замочил. Вот и совсем худо стало — сузился проход до круглой трубы, и воды в ней — почти до самого потолка. Делать нечего; Горшеня намотал конец нитки на запястье, воздуху в себя набрал да и занырнул в ту воду.

А под водой — красота сверкающая, по всему дну и в стенах драгоценные камешки поблёскивают, да ещё какие-то непонятные светящиеся объекты вокруг Горшени плавают — то ли гнилушки, то ли светляки какие водоплавающие! Горшеня прозрачную воду руками раздвигает, ногами от стенок тоннеля отталкивается, а сам думает: «Не иначе как это личная царская канализация! А то с чего бы тут столько драгоценностей понатыкано было!» И тут кто-то его покусывать стал — то за один бок цапнет, то за другой, а то и в щёку. Горшеня принялся отмахиваться, да от тех резких движений ориентиры подводные потерял, едва успел вверх ртом вынырнуть и воздуху немного заглотнуть да ещё успел заметить, что воздушного пространства в тоннеле осталось — с филькину бородавку. А тут в голень опять кто-то — хвать! Так больно грызанул, что Горшеня опять в воде руками затабанил и в нитке от тех хаотичных движений запутался! Пытается руки освободить, да лишь ещё пуще завязывается. Вертелся-крутился — ничего не помогает, только пуще увяз, по локти закутался в шерстяную сетку. А тут и ноги увязли, и всё тело. Скукливается Горшеня, весь клубок на себя намотал, одна испуганная голова торчит из того кокона. И воздуха в запасе почти не осталось, а светящиеся твари вокруг него вьются и побольнее укусить норовят. Пропадает Горшеня подчистую!

Отбивался Горшеня от кусак, пока воздуха хватило, всем телом их отбрыкивал, а потом как-то исхитрился, оттолкнулся спутанными ногами от дна, рванулся вверх, чтобы новую порцию воздуха в лёгкие запустить, а верха-то и нет! Вода до потолка дошла, воздуху не оставила! Что делать? Умирать опять? Не время теперь умирать-то. Горшеня заметался из последних сил, подал назад, всплыть пытается, но лишь стукается о каменные стены, бьётся о шершавый свод. Стал уже сознание терять, ловить глазами успокоительных зайчиков, да вдруг прямо перед собой видит немалых размеров рыболовный крюк с наживлённой на него плотвичкой. Горшеня, не раздумывая, тот крюк вместе с наживкой ртом захватил и дёрнулся что есть мочи. Крючок в щёку ему вонзился, насквозь продырявил, да лучше уж дырка в щеке, чем всему человеку безвременная кончина!

Дёрнулся крючок, и понесло Горшеню — одним махом наружу выбросило!

И вот уже лежит Горшеня на мокрой каменной плите, в кромешной темноте, воздух драгоценный за десятерых вдыхает. Отдышался чуток, выплюнул плотвицу, путы кое-как порвал, руки-ноги высвободил, стал крючок из щеки вытаскивать. Вытащил, дёрнул леску, а леска куда-то вглубь, в самую темноту уходит. Пригляделся Горшеня — видит, что находится он всё в том же тоннеле, только тоннель уже широкий стал, не тоннель — коридор каменный. И вдалеке вроде как дверь какая-то виднеется, поскрипывает, а из-за неё пробивается едва заметный свет. Горшеня встал на ноги и поплёлся в ту спасительную сторону, на свет. Идёт, леску на руку наматывает, порванную щёку языком ощупывает, кровь рукавом вытирает, радуется, что вышел живым из такой передряги. Подошёл к двери, а она приоткрыта, и тихие звуки оттуда доносятся — будто кто-то орешки колет и скорлупу на пол сплёвывает. Тут и леска кончилась — повис её порванный конец в Горшениных руках.