Владлен выслушал меня и кивнул:«Что же пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. К тёще на блины, мля…» – «Тут вот, что ещё, Владлен Георгиевич» – замялся я – «Майор вроде сказал, что нас с вами вместе приглашает».Сказав это я почувствовал, что уши мои горят в полумраке штурманской рубки, возможно даже освещая некоторое пространство. Капитан взглянул на меня исподлобья острым взглядом битого и умного волка. «Много о себе мните, юноша» – едва заметно усмехнувшись в седую бороду, проворчал он – «В толмачи он тебя зовёт. Я ему боцмана сватал, дескать шпрехен зи дойч вери гуд знает, так он руками замахал:„Ноу, ноу. Он крэйзи. Я мол его вери гуд инглиш уже слышал. Пусть юнга переводит, хотя бы по сути понятнее“.

Мы с Владленом гуськом, как внучек с дедушкой поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении им оказался старина Йорик Скелет, оставив вместо себя другого матроса проводил нас в носовую надстройку к командирской каюте, месту встречи двух капитанов. Майор Бьернсон ожидал нас с открытой дверью и услышав шаги вышел навстречу. Он был облачён в явно неуставной белоснежный шерстяной свитер водолазку, который, как не странно шёл к его красному, обветренному лицу и стриженной ёжиком рыжей причёске.

– „Прошу садиться“.Хозяин каюты указал на небольшой, прикрученный к палубе полукруглый диван, обитый синим бархатом. Диван этот располагался почти в центре довольно просторной каюты. Три длинных больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном предназначении этого морского жилища.

Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварной и очень дорогой, такое мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Это была искусная инкрустация из разноцветного янтаря на мраморной столешнице. Янтарная мозаика изображала шведский королевский герб, знакомый мне по форме шведских же длинноволосых хоккеистов – увенчанный короной лев, стоящий на задних лапах в явно агрессивном расположении духа.

Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический чайник с деревянной ручкой и две большие чайные чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Роскошный королевский лев с неодобрением косился оранжевым янтарным глазом на эти явно не аристократические чайные причиндалы. Однако чайник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки. – „Я пригласил вас господин капитан“ – начал Бьернсон». «Чтобы сообщить пренеприятное известие» – машинально дополнил я про себя. «С тем, чтобы уведомить вас о ближайшем будущем» – продолжил он. «Через несколько дней ваше судно будет сопровождено в порт Трамсё».

Там вам предстоит стоянка, возможно длительная, не менее месяца. Вероятно и к сожалению вас может ожидать суд, впрочем это как решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и как у вас принято выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через, он взглянул на часы-хронометр, через 46 минут. А сейчас прошу сюда господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить. Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Он жестом приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу.

Два капитана опершись на локти склонили головы над бумагами. Я же вынуждено пребывая в неведении и одиночестве незаметно для себя опустошил коробку с ванильным датским печеньем, когда я очнулся на дне коробки сиротливо ютились две печенюшки, покаянный стыд охватил мою душу, но было поздно. Минут через двадцать оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза заблестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом из репертуара сорванцов конца сороковых годов. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении:«Что же обсуждали два капитана и что так обнадёжило нашего Владлена?»

В назначенный срок корвет «Сенья» отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда, развернулся на выход и покидая нас дал на прощанье два длинных и как показалось тревожных гудка. Наш работяга «Жуковск» остался в гордом одиночестве под нависающими скалами «Медвежьего крыла». Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Толяныча где уже находились старший и второй помощники. Я же находился в прострации, вызванной, как нетрудно догадаться злой судьбой, столь бездарно и жестоко оборвавшей мои романтические отношения с юной принцессой Ленни Бьернсон. В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.

– «Die Leiden des jungen Werthers» – услышал я за своей спиной. Такой хох дойч, без малейшего русского акцента мог выдать на судне только один человек. – «Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера» театрально закатив голубые зенки и воздев длани в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум. Мне же несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь удалось выдать в ответ более талантливую тираду, в которой я не стесняясь в выражениях пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей нацистской гоп компанией во главе с незабвенным Адди.