Шрифт:
Слава?
Быть может (лестная надежда!). Укажет будущий невежда На мой прославленный портрет И молвит: то-то был поэт! Творчество? Кто целит в уток из ружья, Кто бредит рифмами как я. Кто бьет хлопушкой мух нахальных…Жизнь?
Покамест упивайтесь ею. Сей легкой жизнию, друзья! Ее ничтожность разумею И мало к ней привязан я. [191]Разочарованность Онегина в известном смысле глубже печоринской: поглядев, как оживленно хлопочет Печорин, влюбляя в себя княжну Мери, Онегин в искреннем недоумении пожал бы плечами: «И охота возиться человеку».
***
Ни один поэт небогат так интонациями, как Пушкин. В «Евгении Онегине» их непрерывная смена почти возведена Пушкиным в систему. Нежность, насмешливость, сухая точность, мечтательность, цинизм, грусть, ирония и т. д. сменяют друг друга два-три раза в строфе, непрерывный контраст настроений их взаимно подчеркивает и все время держит слушателя в напряжении:
191
Здесь и далее примеры (за исключением специально оговоренных в примечаниях) взяты из текста романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
«Сердца волнует, мучит, как своенравный чародей». [192]
***
Постоянной сменой утверждений и насмешек над тем, что только что утверждалось (моцартовский «смех над самим собой»), достигается уход во все более высокие планы. Есть люди, которым уже визитная карточка кажется неприкосновенной святыней. У Пушкина трудно найти что-нибудь над чем бы он в свое время не посмеялся (даже над любимицей Татьяной). Именно поэтому его «святая святынь» лежит на такой, почти недостижимой для исследования высоте.
192
Цитата из стихотворения А.С. Пушкина «Поэт и толпа».
***
Пушкин грустен, скептичен, насмешлив, порою циник, порою язвителен; и все же над всем этим, поверх всего этого — он умиротворен.
Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья. За грусть, за милые мученья. За шум, за бури, за пиры, За всё, за все твои дары: Благодарю тебя. Тобою, Среди тревог и в тишине, Я насладился… и вполне, Довольно! С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь От жизни прежней отдохнуть.Нарочитая бодрость и проступающая сквозь нее грусть — обе перекрываются целомудренной благодарностью за всё: «за шум, за бури, за пиры» — за юность, за самую жизнь.
***
«Благодарность за жизнь» — это основное умонастроение Пушкина, может быть, основа его религиозности. Жизнь — незаслуженный подарок, было бы неблагодарностью критиковав его, привередничать, разделять полученные дары на хорошие и плохие. Все хорошо, даже страдания, даже смерть:
Все благо: бдения и сна
Приходит час определенный:
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход.
***
Ища у Пушкина доказательств его жизнеутверждения (которое само по себе настолько очевидно, что стало уже общим местом), натыкаешься на странное явление: прямых высказываний у него здесь так же мало, как и в области религиозной. Вся убедительность в тоне, а не в прямом содержании его стихов; не в словах, а в том, что между словами. Любовь к жизни просвечивает у него сквозь насмешливость и грусть, не умаляясь ими. Грусть — необходимая составная часть жизни, без которой жизнь стала бы пресной, как еда без соли.
Парадоксальное словосочетание «милые мученья» — типично пушкинское. Насмешливость Пушкина есть особая благожелательность ко всему живому:
Мальчишек радостный народ Коньками звучно режет лед. Да пруд под сенью ив густых. Раздолье уток молодых.В сущности, коротким описанием петербургской белой ночи, деревенского вечера или свежевыпавшего снега сквозь окно Татьяниной спальни — любым описанием Пушкин больше высказывает свое жизнеутверждение, чем это можно было бы сделать пространной философской сентенцией.
В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе: Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе На третье в ночь. Проснувшись рано, В окно увидела Татьяна Поутру побелевший двор, Куртины, кровли и забор. На стеклах легкие узоры, Деревья в зимнем серебре, Сорок веселых на дворе И мягко устланные горы Зимы блистательным ковром. Всё ярко, всё бело кругом.