Глядя на автоматы и решительные лица разведчиков, Хомбо медленно бледнел...

Он сообщил, что личный состав Барановичского аэродрома прибыл сюда из Польши. Сам Хомбо из роты, в которой сто двадцать — сто тридцать человек. В роте четыре взвода, в каждом три отделения по девять человек. На вооружении роты — карабины, пятнадцать автоматов и восемь пулеметов.

Хомбо рассказал также, что на аэродроме имеется еще так называемая ремонтно-восстановительная рота из пятидесяти — шестидесяти человек, в которую входят взвод по охране аэродрома и команда ПВО. При роте — стационарная мастерская.

Ефрейтор сообщил, сколько самолетов на аэродроме, назвал их типы, обычные маршруты вылетов, и мы убедились, что Хомбо не врет: он ведь лишь подтвердил то, что мы знали через своих разведчиков.

Чем внимательней мы слушали, тем торопливей и словоохотливей становился ефрейтор.

— Наша авиабаза входит в минский военный округ, — сыпал он. — Штаб округа в Минске. Командует округом генерал Фишер.

— Позвольте, раньше ваша авиабаза называлась Московской?

— Так точно, герр полковник!.. Но это до нынешнего года. А теперь она называется Минской... Такие же базы, герр полковник, имеются в самом Минске, Смоленске и Лиде.

Он спасал жизнь самозабвенно.

— Так когда закончится война? — спросил кто-то.

Ефрейтор Хомбо сконфузился...

Так же неожиданно попали в плен к разведчикам нашего соединения пилоты и пассажиры «фокке-вульфа», совершившего вынужденную посадку между местечками Кохотская Воля и Боровое.

Самолет сел поблизости от крупных гарнизонов гитлеровцев, но партизаны успели к нему первые.

Все семь членов экипажа подняли руки... Оказалось, они переброшены в Россию из Африки и всего четыре дня назад жарились под экваториальным солнцем.

— Не волнуйтесь, больше вам в Африке не бывать, — успокоил их кто-то из партизан...

Мы сообщали в Москву: под Ковелем противник увеличивает гарнизоны в местечках; в город людей впу-

[187]

скают, но обратно никого из пришедших не выпускают и большинство из них расстреливают; по железной дороге Брест — Минск противник усиленно перевозит танки; из Владимира-Волынского в Ченстохов прибыл полевой госпиталь; в Барановичах был случай отравления шести солдат противника кожным ОВ, газ в город привозят в баллонах, укутанных сеном; в Ковельском районе появились войска с новым опознавательным знаком, имеющим форму римской цифры V, а справа от цифры — оскаленную волчью голову в трехчетвертном повороте; в Барановичи вновь привезли ОВ и отправили в Вильно...

Всего до мая мы передали в Москву 860 важных радиограмм.

Особенно нас беспокоили в начале мая перевозки отравляющих веществ.

Это беспокоило и Центр.

Мы получили несколько категорических приказаний донести о том, какие приготовления ведет противник к химической войне, где он сосредоточивает запасы ОВ, что представляет собой ОВ — газ или жидкость.

Мы выяснили это. Фашисты обычно перевозили отравляющие вещества в баллонах, замаскированных под уголь и закрытых сеном. В баллонах, по словам немецких солдат, находился газ. Но перевозилась и хлорная известь.

Часть ОВ сосредоточивалась в Барановичах, часть в Минске, часть в Вильно.

В гарнизонах крупных городов всем солдатам выдавались противоипритные накидки и пакеты с обеззараживающей жидкостью, проводились учения по отражению химического нападения...

Работы нам прибавлялось с каждым днем.

* * *

— Слушай, Иван Николаевич, выглядишь ты паршиво, — говорил Сеня. — Ты поспокойнее...

— Не в волнении дело, Сеня. Замотался. Все-таки мы из отряда — соединением стали... Знаешь, как Козьма Прутков говорил? Нельзя объять необъятное...

— Брось, — усмехался Сеня. — Козьма в другую эпоху жил... А помощников не жди. Видать, уже не пришлют.

Сеня ошибся. Помощников мне прислали. Вскоре. И сразу двух.

К приезду новых товарищей мы готовились, как к

[188]

празднику. Накануне их прилета милевичские женщины испекли хлеб, с МТФ доставили свежее масло, простился с жизнью один кабанчик.

Для прибывающих вырыли отдельную землянку, обтянули ее парашютным шелком, а мешки-матрасы набили свежим сеном.

Из телеграммы мы знали: прибывают товарищ Гора и товарищ Хаджи, переводчик Горшунов и радистка Малаева.

Догадываясь, что Центр сообщил не подлинные имена, а псевдонимы новых разведчиков, мы гадали, кто же они?

Относительно Хаджи все сходились на том, что он наверняка с Кавказа. А насчет Горы полагали, что это человек незаурядного роста и комплекции...

И вот я стою на нашем милом Булевом болоте, почти в том самом месте, где стоял когда-то, встречая меня, Григорий Матвеевич Линьков, и смотрю, как приближаются, сопровождаемые партизанами, два человека: один рослый и полный, другой сухощавый и маленький.