Шрифт:
— Ты здесь постой, а я попробую, пымаю семгу, — сказал Марк сестре. — Возьми жердинку, — в случае чего мне конец подай…
Марк разулся, снял штаны и осторожно спустился по черным гладким камням к самому краю, где из туманных брызг скоплялись в ямках маленькие прозрачные озера воды. А Лиза стояла над этим местом с длинным тонким еловым шестом от зимнего закола для ловли семги. Там и здесь выплескивались рыбы. Марк уставился по колена в воде и ждал; из пены волн под камнем около Марка выпрыгнул крупный лосось, свился в воздухе кольцом и упал, куда и рассчитывал, — в то маленькое озерко, где стоял мальчик. Марк кинулся в воду, схватил рыбину сзади головы обоими руками и поднял. Лосось взвивался у него в руках, скользил, но Марк поддел его снизу двумя пальцами под жабры и кричал сестре:
— Давай шест! Тащи!
Лиза протянула Марку шест. Мальчик ухватился за конец его левой рукой, а правой держал под щеки рыбу. Переступая по скользкому камню, Марк стал взбираться к сестре, она тянула его вверх. Как вдруг сомлевший было в воздухе лосось изогнулся, развернулся и больно ударил Марка плесом — удар пришелся прямо в лицо. Марк выпустил рыбу, и шест скатился вниз в ту же ямку, хотел снова схватить рыбу; она, взбивая воду, выскользнула из-под Марка и пропала в кипящей желтизне.
Марк выбрался из воды весь мокрый, а из носа его текла кровь — или ткнулся неловко сам, или это от удара рыбьим хвостом…
— Ишь ты какой сильный! — Марк сердито погрозил в сторону реки кулаком. — Ты иди домой, да матери не говори, а я обсушусь малость…
Лиза пошла домой, а Марк разделся совсем, достал из кармана штанов спички, развел огонь из сушника и шишек и развесил вокруг костра сушиться рубаху и куртку, а сам, свернув козью ножку, набил ее махоркой, закурил и, обняв голые колени руками, долго сидел и смотрел в шумно-желтые воды падуна. Воздух был тих, и спокойно обступали ревущий поток старые мохнатые ели. И серое в пологе небо было ровно и безмолвно. От мокрой куртки и рубахи Марка шел тихий пар. Так было хорошо тут, что мальчик горестно вздохнул:
— А если не вернуся?
Он повернул свою одежду другой стороной к огню, вспомнив, что домой надо торопиться, а то вдруг поезд придет, вагон прицепят, и отец уедет без него. Мальчишкам смех тогда над его мешком с адамовой головой.
Марк подкинул в костер дров, разжег большой костер и, задыхаясь от дыма, держит рубаху у самого огня. Рубаха-то просохла, а куртка еще вологлая — ну-дак еще, может, поезд-то нынче и не придет, а до завтра высохнет у печки. Марк оделся и еще постоял над падуном и прокричал ему:
— Смотри! Я вернусь!..
Голос его пропал в шуме вод. Попрежнему наперекор всему из желтой, взбитой в пену реки в белый туман брызг выскакивали серебряные с темной полоской по спине рыбы, свивались, падали на камни, скатывались в воду, прыгали снова, упорно взбираясь по водяным и кремнистым ступеням все выше и выше…
— Постой ты у меня, я вернусь, тебя еще пымаю, — погрозил Марк тому лососю, который так счастливо избег его рук.
Мальчик потрогал разбитый нос и пошел домой — все-таки больно.
А лосось, быть может, в это время взобрался уже в тихую воду лумболы и весело играет там вверх к новому порогу, а под жабрами ему тоже больно.
III. Сборы в дорогу.
Отец Марка, токарь Граев, был избран комитетом участка тяги в старшие или, как говорили рабочие, «комиссаром» экспедиции рабочих Мурманской железной дороги за хлебом на далекий юго-восток, в Самарские степи. В американские вагоны для обмена на хлеб были давно погружены выкованные в мастерских при депо лемеха, сошники, топоры, финляндские «пороховые» спички в ящиках, шведский ножовой товар, подпильники, эмалированная посуда и вообще всякая хозяйственная мелочь, какую Мурманской дороге удалось получить с кораблей и норвежских парусников, прорывавших блокаду англичан на Ледовитом океане. Раньше через Мурманский порт поступала и мука, но теперь весь головной участок от Мурмана до Кеми был захвачен англичанами, и «мурманцы» отрезаны от океана. На Петербург — он и сам голодает — рассчитывать было нечего, поэтому и решили, собрав все, что оставалось годного для обмена на муку, двинуть маршрутом в хлебные края.
Возвращаясь с падуна, Марк увидел, что у американского вагона открыты двери, а перед вагоном теснится весь станционный народ. Должно быть получили депешу, что маршрутный поезд вышел. Марк побежал к вагону бегом и увидал, что отец издали ему машет рукой.
— Эх, ты, — весело кричал отец, — чуть-чуть мы без тебя не уехали. Беги домой, там тебе мать мешок снаряжает.
Марк пустился бежать домой. Мать встретила его сердито. Лиза не утерпела, рассказала о том, что Марк «чуть-чуть рыбу не пымал», да искупался.
— Ах, ты наказание мое! Ему ехать, а он в падун лезет. Маленький ты что ли, руками рыбу ловить. Пиджачишко-то мокрехонек. Ну как ты поедешь, обормот ты этакий!.. Смотри, что у тебя в мешке положено. Да сапоги береги. Зря не бей. Где и босиком можно. Там тепло и без сапог…
Мать перечислила, перебирая, все вещи, положенные в мешок: из одежи исподнее кое-что, пять кусков сахару, восьмушечка китайского (индийского) чаю и из последней муки четыре лепешки, пятую сунула Марку в руки. Завязала туго тесемку петлей. Марк подставил локти и, надев на них постромку, мать повесила ему за спину мешок с нарисованной на нем адамовой головой.