Николай Николаевич при жизни, как подсчитали его современники, проехал по Сибири около 120 тысяч вёрст. Похоже, что и его прах пропутешествует не меньше.

Екатерина Николаевна после смерти мужа уехала в места своего детства и юности. Там, недалеко от города По, она и скончалась в 1897 году. Её похоронили в семейном склепе. Прах графини Муравьёвой-Амурской никто не тревожил. Так их разлучили после смерти.

Екатерина Ивановна Невельская была не единственной женщиной, проделавшей мучительный путь через Сибирь, чтобы разделить с мужем все невзгоды и тяготы службы в далёком диком крае.

Ещё более длительный вояж, в Ново-Архангельск, столицу русской колонии в Америке, предприняла двадцатилетняя баронесса Елизавета Васильевна фон Врангель, жена морского офицера, впоследствии адмирала, прославленного мореплавателя, управляющего Морским министерством. Это было в 1830 году.

А через десять лет другая баронесса, Юлия Егоровна фон Врангель, племянница знаменитого адмирала, в таком же юном возрасте повторила этот же маршрут. Она направлялась вместе с мужем, лейтенантом Василием Степановичем Завойко, в Охотск. Завойко поступил на службу в Российско-американскую компанию, созданную для освоения восточных земель России, и был назначен начальником Охотской фактории и правителем конторы.

Их свадьба была скоропалительной: лейтенант торопился жениться до отъезда. Симпатичная родственница адмирала ему понравилась, к тому же в краях, куда он направлялся, с невестами было туго. Юлии тоже приглянулся худощавый стройный моряк. По мнению её тёти, Елизаветы Васильевны Врангель, хорошо знавшей Завойко ещё со времён своего пребывания в Ново-Архангельске, а также со слов дяди-адмирала, упустить такого жениха было бы непростительно. И Юлия решилась, дала своё согласие. Из приданого у баронессы был только титул: в большой семье действительного статского советника Егора Петровича Врангеля едва сводили концы с концами. Лейтенант тоже не был обременён имуществом: офицерская форма, да ордена за храбрость, проявленную в Наваринском сражении, и за два кругосветных плавания на парусниках «Америка» и «Николай», занявших шесть лет жизни. Тяжёлая и опасная дорога из Петербурга на восток позволила хорошо узнать друг друга во всевозможных, часто опасных обстоятельствах, и каждый из супругов был доволен, что не ошибся в своём выборе.

Василий Завойко происходил из старинного, но обедневшего захудалого дворянского рода, два поколения которого были священнослужителями. Они владели небольшим хутором и трудились на нём, ничем не отличаясь от своих соседей крестьян. Отец Василия не захотел быть священником и стал морским лекарем. Немудрено, что будущее своих сыновей он видел в морской службе.

О поступлении в Морской корпус в Петербурге не могло быть и речи — туда поступали отпрыски знатных фамилий, нередко царь лично рассматривал кандидатуры. Отставной штаб-лекарь отвёз мальчиков в Штурманское училище, находившееся в Николаеве. Уровень преподавания в училище был, конечно, несоизмеримо ниже, чем в Морском корпусе, и много лет спустя самолюбивый Завойко не раз испытывал чувство некоторой ущербности, когда вставал вопрос о его образовании. Зато он обладал большой практической сметкой, которая компенсировала недостатки его образования. Его жена не раз имела случай в этом убедиться во время их необычного свадебного путешествия. Василий Степанович рассказывал ей о своей службе, о людях, встречавшихся ему на жизненном пути и многому его научивших.

Завойко везло на командиров, в числе их был и Павел Степанович Нахимов. Но нет правил без исключения. Юлию потряс рассказ мужа о царивших на Черноморском флоте нравах. Однажды, ещё десятилетним ребёнком, в учебном плавании на бриге «Мингрелия» во время штормовой погоды он был настолько измучен морской болезнью, что не смог подняться на палубу. Известный своей жестокостью командир брига капитан-лейтенант Михаил Николаевич Станюкович приказал привязать его в наказание к надстройке в носовой части судна. Много часов несчастный мальчик стоял на холодном ветру, обдаваемый брызгами волн. Выбившись окончательно из сил, он взмолился на родном украинском языке, чтобы ему дали поесть. Ему дали сухарь и вновь привязали. Ребёнок уже не мог говорить, кашлял кровью. Встревоженные матросы доложили об этом одному из офицеров, и только после его просьбы командир разрешил освободить Василия от верёвок. Затем, видимо, опасаясь последствий в случае смерти ребёнка, он приказал поместить его в своей каюте и лично следил за его поправкой.

Чем больше Юлия Егоровна узнавала своего мужа, тем больше росло её уважение к нему. У неё не было столь богатого жизненного опыта, зато она получила очень хорошее домашнее образование и общалась в кругу интеллигентных людей, к которым относились и её родители. Заочное знакомство с будущим мужем у неё состоялось, когда Юлия прочитала маленькую книжечку в двух частях — «Впечатления моряка», написанную лейтенантом Завойко в форме писем к брату о путешествиях в 1834, 1835 и 1836 годах. Такая манера написания книг была распространена в то время. Эта книжечка и послужила поводом для их знакомства. Юлия видела пробелы в воспитании и образовании мужа и, в меру своих сил, деликатно, чтобы не задеть его самолюбие, старалась помочь ему избавиться от них. Мучительный путь в Охотск занял несколько месяцев.

Велика Россия-матушка! Не везде на свете найдутся такие медвежьи углы, где служили, да и сейчас служат российские моряки. Среди этих забытых Богом и людьми захолустий Охотск занимал почётное место. Он был основан там, где впадают в Охотское море реки Охта и Кухтуй. Верстах в пятидесяти от него начинались горы, покрытые хвойными лесами, тальником, тополем, берёзой, ольхой. Реки вскрываются ото льда в мае, но в июне устье ещё забито льдинами. В октябре навигация прекращается. Вода в реках солоноватая, а в колодцах, где собиралась дождевая, — просто отвратительная на вкус. Более или менее пригодную для питья воду привозили в бочках из родника, находившегося за четыре версты от города.

Охотск встретил молодых нестерпимым запахом от гниющей морской капусты, поскольку низменные окрестности обнажались во время отлива, и от ям, в которых кисла рыба для кормления ездовых собак. Для квашения рыбы в земле рыли ямы глубиной в 2 аршина и около квадратного аршина в основании (1 аршин = 0,71 м). Яму до половины заполняли свежей рыбой, потом землёй и дерном. Над ямой втыкали шест, чтобы найти её зимой. В таком хранилище рыба не гнила, а кисла, бродила, становилась мучнистой, рассыпчатой и нестерпимо зловонной. Собаки её охотно ели, а рыбьи головы, или, как их называли, «кислая головка», были любимым лакомством местных жителей. В городе нигде не было ни кустика. Над портом и окрестностями постоянно висел туман. Хуже места нельзя было найти.