Мы помолчали.

— Знаете, кто поцарапал Герда? Татьяна Грач, когда он домогался ее. Грач призналась в этом Хмелеву. А знаете, куда он помчался сразу после ухода Грач? К матери. Она сердечница. Ей стало плохо, и она позвонила сыну.

— Ах вот оно что! Он хотел оградить больную старую женщину от нас.

— Да, он опасался за ее сердце.

— Мать Герда тоже заслуга Хмелева?

— Не только. Хмелев разыскал таксиста, который вез в ту ночь Голованова. Это ему пришла мысль искать параллельно с такси, в которых ездил Рахманин в Кузьминки и обратно, такси, в котором добирался до дома Голованов. Он решил, что если Голованов соврал о времени возвращения домой, то вынужден был взять такси. А усомнился он в показании Голованова потому, что тот был единственным, кто якобы спал в час смерти Комиссаровой.

— Выходит, лифтерша солгала?

— Она не солгала. Она спала с двенадцати ночи. Это Голованов ей внушил, что вернулся в половине первого. Хмелев молодец. Он безошибочно выбрал таксомоторный парк на Красной Пресне, а в парке — водителей, которые закончили работу между часом и двумя ночи. Идемте, Ксения Владимировна. По-моему, эксперты собираются исследовать водосточную трубу. Я могу им понадобиться.

Я бы предпочел ошибиться, чем получить доказательства вины Голованова. И я бы предпочел не участвовать в его аресте.

Проезжая мимо булочной, Хмелев спросил:

— Не хочешь купить ему хлеб? К казенному ужину он не поспеет.

— Нет, Саша. Не стану я покупать хлеб убийце.

Голованов открыл дверь и отступил. Я впервые пришел к нему не один и без предупреждения. Миронова протянула ему постановление. На журнальном столе газета прикрывала какой-то предмет. Я сдвинул газету. На столе лежала большая лупа. Неужели он изучал колье? Неужели он до сих пор не понял, что оно ничего общего, кроме формы, не имеет с настоящим? Или понял, но не хотел в это верить?

— Значит, я арестован?

— Вы не могли ждать иного исхода, — сказала Миронова.

Он отрицательно покачал головой. Рука с постановлением тряслась.

— Мы всегда на что-то надеемся. Надежда…

— Надежду вы убили.

Он побледнел. Его стала бить дрожь, как в нашу первую встречу.

— Что мне надо будет взять с собой?

— Теплые вещи.

— А лекарства я могу взять?

Он еще хотел жить, заботился о своем здоровье после того, что произошло.

— Приступим к обыску, — сказала Миронова.

— Где колье? — спросил я Голованова.

— Колье? Оно, Сергей Михайлович, ничего не стоит, подделка под драгоценное, как жизнь каждого из нас.

— Стоит. Целой человеческой жизни.

Голованов решил, что я имел в виду его жизнь.

— Театр не только возвышает… — пробормотал он и вытащил из кармана брюк колье. Его холодный блеск можно было принять за настоящий, если бы я не знал, что он фальшивый.

— Все-таки ошибок было много, — сказал генерал Самарин, когда я закончил доклад. — Ладно. Ошибки мы еще разберем. Отправляйся отдыхать. Хмелеву дай денек. Пусть отоспится малец. Иди, Серго. Час-то поздний.

Я отпустил Хмелева, который дожидался меня в нашем кабинете, а сам отправился к Мироновой. Она была деятельной и энергичной.

— Ну как? Получили от начальства награду?

— За что?

— За отличную службу.

— За это я получаю зарплату.

— А Король обещал представить меня к премии. — Она взглянула на часы. — Пора домой. Вы, конечно, хотели узнать, признался ли Голованов?

— Да.

— Признался. — Она убрала документы в сейф. — Сергей Михайлович, вы не женились за это время?

— Нет.

— Тогда поехали к нам. Поужинаете один раз по-человечески. Ничего с вами не случится.

— Спасибо, Ксения Владимировна. Я сам себе готовлю.

— Знаю я ваши холостяцкие замашки — яичница с колбасой, колбаса с яичницей. Поехали.

Я отказался. Мне хотелось побыть одному.

В вагоне метро я старался задремать, но ничего не получилось. То и дело я слышал слова Голованова: «Театр не только возвышает…»

Что он имел в виду? Что театр как Памир? Кто-то взбирается, кому-то это не удается, кто-то так и остается у подножия, а кто-то, взобравшись, срывается вниз… Театр манит к себе. Тяга человека к театру извечна. Свет рамп? Стремление к славе? Или стремление к самовыражению? К самовыражению лицедейством? Все это театр?..

Я знал, что мне не заснуть, я буду думать, пытаясь наконец понять, что такое театр, и будет казаться, что еще немного и все станет ясно, но только казаться. Есть и будет какая-то тайна. Если бы я знал какая. Если бы я знал…

«…И глаза с поволокой из-под длинных ресниц, и гибкий, зовущий жест, и поворот головы — изящный, строгий, почти античный, и низкий переливающийся голос, и слова, слова — сам не знаю о чем и зачем, — я сошел с ума, спрыгнул, и теперь не вернуться назад…