Изнутри резиденция полиции безопасности выглядела ничуть не гостеприимнее, голая рациональность. Вестибюль перекрыт сомкнутым сводом с распалубками, опирающимися на колонны квадратного сечения. Помпезная парадная лестница, длинные холодные коридоры с высокими потолками и паркетным полом, выстеленным потертой темно-малиновой дорожкой, видимо, унаследованной от прежних хозяев.

Вагниц объяснил, что до войны здесь квартировал НКВД, отчего германским властям не пришлось решать бытовые вопросы — есть всё необходимое, от внутренней тюрьмы до котельной, гаража и кухни, снабжавшей заключенных и персонал. Очень удобно.

Поднялись на третий этаж, свернули налево. Если не считать поста охраны внизу, по пути встретились только два человека: пожилой чиновник в пенсне и с папочкой под мышкой да очень спешивший куда-то армейский офицер в майорском чине. Незаметно, чтобы работа здесь бурлила. Наверное, к лучшему, по принципу идеального государства, изложенному Платоном, «сословие стражей» должно бездействовать, не теряя, однако, бдительности.

— Сюда, — шепнул Вагниц. Открыл дверь, за которой располагалась комната секретаря. Сидевший за столом унтерштурмфюрер вскочил и отсалютовал.

— Хайль Гитлер!

— Хайль, — коротко отозвался я, подивившись на чернуюуниформу альгемайне-СС с единственным погоном «шультершнюр». В Германии такой китель нынче почти не увидишь. Провинция…

— Заходите же, — Рейнхард Гейдрих поднялся мне навстречу. — Прошу простить, условия походные. Счел обязанным заказать горячий обед, доставят через сорок минут. Вагниц, можете нас оставить. Меня нет ни для кого, включая рейхсфюрера, если он внезапно решит позвонить.

Гейдрих занял колоссальный кабинет, вне всяких сомнений до войны принадлежавший очень высокопоставленному комиссару, возможно, даже министру тайной полиции, или как у русских называется такая должность? Необъятный рабочий стол под сукном. Отделка стен под красный гранит, лепной потолок, старинная люстра. По стенам светильники необычной факельной формы, установленные на пилонах.

Возле окон, выводящих на Владимирскую, несколько псевдоантичных кресел с золотистой обивкой и овальный изразцовый столик. За ним мы и расположились.

— Почему именно Киев? — сразу спросил я.

— Вы в столице слишком заняты, а кроме того, застать вас в Берлине практически невозможно, — развел руками Гейдрих. — Равно как и меня, впрочем.

Я отметил, что обергруппенфюрер похудел, тени под глазами. Взгляд тоже изменился, из безмятежно-уверенного стал пронизывающим и беспокойным. Похоже, Гейдрих совершенно не высыпается и работает на износ.

— Здесь удобнее, — продолжил он. — Гарантия от лишних ушей и взглядов, а нам найдется о чем поговорить наедине, господин Шпеер. Как живется в ставке?

— Скучно, — мне удалось не раздумывая подобрать наиболее верное и емкое определение размеренному бытию в Виннице. — Совещания, заседания, оперативные карты, опять совещания… Фюрер обеспокоен обстановкой под Сталинградом, город не пал, тяжелые бои.

— Знаю, знаю, — Гейдрих поморщился. — Значит, как обычно, пустая говорильня?

— Я бы не стал утверждать так однозначно. Фронт — огромная и сложная машина, управлять которой очень непросто.

— Ну хоть вы, Шпеер, воздержитесь от банальностей! — раздраженно воскликнул обергруппенфюрер. — Возвращаясь к вопросу «почему Киев?». Во-первых, вы оказались рядом, в «Вервольфе». Во-вторых, я приехал сюда… гм… убирать грязь за рейхскомиссаром. В-третьих, я хотел бы обсудить с вами вопрос, не терпящий отлагательств и напрямую связанный с «во-вторых».

— Грязь? — недоуменно переспросил я, зацепившись за это слово. — То есть?

— Понимаете ли, — меланхолично сказал Гейдрих, — Эрих Кох с чистым сердцем полагает, будто Украина является его личным поместьем, где рейхскомиссар может вытворять все, что душе угодно, без оглядок на общегосударственные интересы. Хотите, к примеру, узнать, какова экономическая обстановка в городе? Все-таки данный вопрос непосредственно лежит в плоскости ваших профессиональных интересов, доктор.

— Полагаю, обстановка не лучшая, — я вспомнил недавнюю прогулку. — Можно подробнее?

— Сколько угодно. Надеюсь, поверите мне на слово, без предъявления документальных доказательств?

— Разумеется.

— Правда такова: экономической жизни в Киеве нет. Предполагается, что Украина после победы навсегда останется в сфере нашего влияния, верно? План по колонизации, переселенцы… А куда переселяться? В лес, в поле? Промышленность парализована, видимость хоть какой-то деятельности сохраняется лишь в сфере обслуживания — парикмахерские, пекарни, швейные мастерские. Консервная фабрика, дрожжевой завод и элеваторы работают на нужды армии. Это что угодно, но только не экономика в общепринятом понимании! Из трехсот тридцати тысяч работоспособных, зарегистрированных в прошлом году на бирже, реально трудились только сорок тысяч, сейчас еще меньше. Затем: представители «Круппа» посещали киевский кабельный завод, предполагая развернуть производство. И что же? Отказались, попутно вывезя остатки оборудования в Германию!

— Почему? — удивился я. — Смысл? Очень дешевая рабочая сила, транспортная система налажена, поставки сырья возобновимы. С коммерческой точки зрения…

— Да при чем тут коммерция? — Гейдрих посмотрел на меня озадаченно. — Неужели вы не понимаете? Стоит вопрос восстановленияинфраструктуры, а это очень дорого. Причем восстановления, чего скрывать, во враждебном окружении. Здесь не Богемия, доктор, увы… Никто не желает связываться с «новыми землями на Востоке», и в этом центральная ошибка нашей политики.