А через полчаса примчался раскрасневшийся и взмокший Степка, пацан пятнадцати лет, возглавлявший в отряде службу вестовых — возраст ничего не значил, Степка уже честно заработал медаль «За боевые заслуги». Выпалил задыхающейся скороговоркой на деревенской смеси русского, белорусского и коверканного польского:

— Таварыш ком… Тьфу ты, Сямен Эфраимович! Тамка…

— Степан, вытрите лицо снегом. Что у вас? Более связно, пожалуйста.

— Самалет! Упал! Вялизарны! Агню няма!

— Где конкретно?

— Дык, километра чатыры… з паловай. За Свидельской топью…

— Сами видели?

— Так! Сам! Не выбухнуу гэты зараза, зверзиуся у лес — тольки дрэвы у щэпы! Курва!

— Степа, не тараторьте… И не сквернословьте. Учитесь докладывать спокойно. Что значит «большой»? Транспортный «Юнкерс»?

— Да не, Сямен Эфраимович! Ци я «Юнкерсов» николи не бачыу? Зусим други! Чатыры маторы!

— Вы близко подходили?

— Таварыш Гарэленка як забачыу, дык дазор вакол паставиу, а мяне сюды, до вас!

— Самолет… — вполголоса протянул Шмулевич. — И не взорвался. Очень, очень интересно. Быстро доложите командиру отряда. Капитана Бутаева и доктора Раппопорта ко мне мигом!

Степка ринулся со всех ног.

Комиссар оценил ситуацию мгновенно. Вариантов два по два: это или грузовик, или тяжелый бомбардировщик. Немецкий — или, соответственно, советский, союзникам в небе над Белоруссией делать решительно нечего, не ближний свет от берегов Альбиона. Логика подсказывает, что советским бомбардировщиком одиночный самолет быть не может — очень далеко от линии фронта, почти тысяча километров. Следовательно, принадлежит он германским ВВС.

Итак, немецкий транспортный борт. Остается взглянуть на груз — возможно, он не слишком сильно поврежден. Оружие, продовольствие? Все зависит от того, шел самолет с запада или востока, этого Степка не заметил…

Если что-то полезное падает с неба — грех не воспользоваться.

Павел Бутаев, капитан-пограничник, чудом уцелевший в июне 1941-го и в одиночку добравшийся на своих двоих до Свенцян аж из-под Гродно, возглавлял взвод, полушутя-полусерьезно называемый отряда «Особым отделом». Но если в регулярной армии Особые отделы занимались известно чем — контрразведка и борьба со скрытым врагом в рядах РККА, — то Бутаев начальствовал над дюжиной лучших диверсантов «Сталинского знамени». Каждого отбирал сам.

Во взводе всегда и постоянно было только тринадцать человек — если погибал один, на его место капитан в тот же день находил замену. Отказников не было, ходить в числе «чертовой дюжины» почиталось за честь. Недавно угнанный «Мардер» числился на совести Бутаева и его подчиненных. Между прочим, капитан был единственным, кто именовал Шмулевича не по устоявшейся в отряде традиции, а «товарищ комиссар» и никак иначе.

— Соберите людей, — тихо сказал Шмулевич Бутаеву. — В полном составе. Слышали уже?

— Степка успел растрепать… Идем проверить?

— А вы как думали, Павел Никифорович? Может быть, кто-то остался жив, зачем рисковать?

— Так вот зачем вам доктор?.. Надеетесь «языка» взять?

— Обычная предусмотрительность, — пожал плечами комиссар. — Перебдим. В игры мы с вами до войны наигрались, теперь все всерьез.

— Ясное дело, — прогудел здоровяк-капитан, легко согласившись и не заметив оттенка легкой иронии в словах Шмулевича, все-таки оба перед 22 июня принадлежали к одному ведомству. — Одного боюсь: как бы онисамолет искать не начали.

— Упал далеко от нашего расположения, обойдется. Осень, дороги развезло, комендантская рота из Молодечно появится не раньше, чем к вечеру. Если вообще появится. И все же поторопимся.

— Вусь тамка вон, бачыце, — Степка вытянул руку. — Наскрозь праз ельник прайшоу, зараза. Навалач нямецкая!

— Степан, кажется, я запрещал вам браниться. Особенно в присутствии старших по званию…

— Выбачайце, Сямен Эфраимович!

— Первое отделение налево, второе со мной, — скомандовал Бутаев. — Смотреть в оба! Без надобности огонь не открывать. И потише давайте.

Спустя пять минут комиссару стало ясно: глазастый Степка оказался совершенно прав, никакой это не «Юнкерс-52». Хвостовая часть большого самолета отвалилась при ударе и валяется в полусотне метров от фюзеляжа, нос сильно изуродован, стекла кабины разбиты. Вокруг много обломков — обшивка крыльев; лопасть одного из винтов вошла в покосившуюся столетнюю ель больше чем наполовину. Опознавательные знаки на киле — германские.

— Гражданский, что ли? — спросил капитан и полез в карман за махоркой.