Его превосходительство Альберт Бертольд Конрад Герман Шпеер, имперский министр вооружений и боеприпасов, глава «Организации Тодта», Генеральный инспектор по реконструкции Берлина и прочая, и прочая. Включая даже депутатство в рейхстаге от Западного округа столицы.

Мое превосходительство.

Кто бы мог подумать, что этим все закончится.

— …Прага через двадцать минут, — командир Найн выглянул из кабины. — Садимся в Ружине, аэродром Кбелы занят военной авиацией. В любом случае вас встретят, доктор Шпеер, подтверждение по радио получено.

Внизу пестрели квадратики крестьянских полей, зияли угольные карьеры под Билиной, виднелась извилистая лента Влтавы. Безмятежный провинциальный пейзаж, Богемия недаром считается наиболее спокойной областью, находившейся в прямой сфере влияния Германии. Никакого сравнения с оккупированной Югославией или Россией.

«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.

Ружине вполне узнаваем — архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный диплом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города партийных съездов» в Нюрнберге.

Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени — германское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За стеклом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.

Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь ступенек.

Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр.

Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из наиболее влиятельных персон в стране — приятные, но докучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружественных держав, государственная резиденция (я ею не пользуюсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и прочие сопутствующие чину привилегии не отменяли навязчивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. Поехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.

Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с представителем министерства при канцелярии протектората, можно будет сразу приступить к делу, но…

С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года — Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переделывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое неудовольствие рейхсканцлера.

Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами смахивает на террариум и ноги его там не будет — Адольф Гитлер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не полезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.

Шесть лет назад он произвел впечатление очень целеустремленного и серьезного человека, с прекрасным классическим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм идеального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, которую несколько портили излишне широкие бедра.

Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную реконструкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пентатлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закончилось — впредь, тем не менее, при редких встречах в столице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.

— Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, — к самолету быстрым шагом подошел очень высокий блондин; рост по моей оценке не меньше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.

Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.

— Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.

Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне громких словес и в Берлине хватает.

— Добрый день, господин обергруппенфюрер, я польщен…

— Богемские наливки, хорошая музыка и приятная беседа, — понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. — Вам понравится.

Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закончилась? Не ожидал.