Видно даже нелепость страданий не рождает в людях ненависти, когда они не понимают — кого ненавидеть? С кем бороться?..

Я всё ещё витала в облаках наивности и веры в справедливость наверху… Хотя где-то в подсознании я уже понимала весь ужас моего нынешнего положения, и что всё это ни к чему…

Я убежала из лагеря — вот единственное преступление, которое я совершила. Пусть за него я отсижу сколько надо, если таков ваш закон. Но разве против меня не совершено ещё худшее преступление — ведь меня посадили в лагерь без всякой вины с моей стороны! Так преступно ли бежать из лагеря, спасаясь от голодной смерти?..

Вот такие, на теперешний мой взгляд, глупые и наивные мысли проносились в моей голове, пока я вдыхала аромат и ощущала блаженное тепло укрывавшего меня сена…

И… почему-то, наперекор логике я снова пошла на… север…

…Помню, как однажды, откуда ни возьмись, налетела короткая, но сильная гроза, с молнией и ливнем — небывалая для этого времени — первых дней сентября! Как сидела я на каком-то пригорке, под большой сосной, немного укрывавшей меня от ливня, и впереди было какое-то довольно большое пустое пространство, большая котловина, по которой косил дождь. Как раскалывалось надо мной тёмно-лиловое небо, и грохотали басовые перекаты грома…

Но мне не было ни капельки страшно — наоборот, весело и радостно. В такую грозу уж наверное не ходят дозорные патрули, и можно ничего не бояться, а после дождя и собаки не берут след.

Однажды ночью я устроилась недалеко от шоссе и заснула, поджав колени под свою короткую шубейку, которую мама принесла мне ещё в Бутырки, и в которой я была похожа на Катюшу Маслову из романа Толстого, по мнению Раисы Осиповны Губергриц…

Господи, как давно всё это было — Бутырки… Театр…

Но поджатые ноги затекали, коленки высовывались, холод проникал всюду и будил. Просыпаясь и дрожа от холода, снова натягивала я на себя шубейку.

Уже засерела предрассветная муть, когда я вдруг ясно увидела наши лагерные деревянные, опутанные колючей проволокой ворота вахты, увидела, как медленно и со скрипом они закрываются, и… Андрей, отступая шаг за шагом задом, спиной, уходит и уходит из лагеря туда, за ворота, и смотрит на меня — прямо в лицо, глаза в глаза, и зовет, и приказывает глазами… И всё уходит и уходит, как в кино, становясь всё меньше и меньше…

И слёзы бежали у меня, как горячие ручьи, и всё было мокро от этих слёз… И когда глаза мои, наконец, открылись, лицо мое всё было мокро от слёз на самом деле — слёзы продолжали бежать сами собой.

И вдруг, на фоне светлеющего неба я увидела рогатую голову с отвисшей нижней губой. Голова чуть наклонилась на бок, как бы с любопытством (а может быть с участием?) разглядывая меня…

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга — я и высунувший из чащобы голову лось.

Он даже низко нагнул голову и вытянул шею, чтобы лучше меня рассмотреть. Хотя я не шевельнулась, вдруг он чего-то испугался, фыркнул на меня (я тоже испугалась), затем шумно повернулся всей своей громадной тушей, и сиганул в лес. Кругом только стон пошёл — казалось, по лесу мчится паровоз, ломая и круша всё на своем пути!..

Помню ещё такую картинку: Тоже утро, или верней под утро. Я бреду какой-то просёлочной дорогой, которая показалась мне «подходящей» — как и всё, что вело на север. (Почему?).

Если тропка или дорога сворачивали от севера, я их бросала и шла лесом напрямик, пока не натыкалась на «подходящую» дорогу.

Впрочем, «напрямик» — это понятие относительное. Часто я выходила к болоту, и чтобы обойти его приходилось идти вокруг него не один километр.

Итак, я брела в предутренней дымке по дороге, и пыль на ней, вся в ковре росинок, блестела как серебряная.

Дорога вела всё вниз, и внизу смутно зачернели силуэты строений — селение! Я уже хотела свернуть с этой дороги, как вдруг увидела поперёк неё лежащую мертвую лошадь. Она лежала совсем поперёк и преграждала мне путь.

Этот труп лошади, и серебряная пыль на дороге, и полная, глубокая тишина — ни петухов, ни собак — всё было, как заколдованное…

Может быть, чума посетила деревню, подумала я, и все бежали, бросив неубранную лошадь?.. Или все вымерли и лежат такими же трупами у себя в избах?..

Вероятно, не было ни того, ни другого, но воображение моё разыгралось. А моя дорога стороной обогнула деревню и спустилась к озеру — точно вошла в него — и это было странно и чудесно, как в рассказах Грина.

У берега стояла лодка, ни к чему не привязанная, с двумя веслами, брошенными на дно…

Я села в лодку и оттолкнулась.

Озеро было небольшое, километра два в длину. Я плыла в лодке, и туман клубился вокруг меня и поднимался вверх легкими облачками, и поднявшись, они начинали алеть, потому что где-то за деревьями уже вставало солнце.