— Давай, — он сунул в руку кусок хлеба.

А сало нарезал тоненько…

— Знаешь, к этой еде, оказывается, и привыкнуть можно. Этот король так страшен?

— Не он. Хотя… и он тоже, — Таннис заставляла себя разжевывать каждый кусочек. Кристаллы соли таяли на языке, и волглый хлеб казался упоительно вкусным.

Надолго еды не хватит.

А воды и того меньше осталось, но Таннис понимала, что из убежища скорее погонит холод, чем жажда. И стараясь отрешиться от него, она заговорила:

— Я ждала… не знаю, чего я ждала, хотя Войтех и говорил, что король подземелий обыкновенный человек, но…

…пересохшее русло реки и осклизлые, поросшие плесенью колья. Словно сами подземелья оскалились кривым щербатым ртом, примериваясь к Таннис. Она вцепилась в руку Войтеха, понимая, что если поскользнется на подвесном мосту, то не удержится.

Каждый шаг — как последний.

И досточки скрипят, а сам мост раскачивается.

— Не смотри вниз, — в который уже раз требует Войтех, а Таннис не в силах отвести взгляд от пропасти. Ров видится ей бездонным… а на том берегу их ждут подземники, не люди, но твари. Белесая стая, замершая в ожидании.

— Не бойся их.

Таннис пыталась. Она уговаривала, что с Войтехом ничего не страшно, но пустые выпуклые глаза, в которых отражался зыбкий огонек свечи, ловили каждое ее движение. Твари надеялись, что Таннис поскользнется и свалится, насадит себя на колья, и тогда вся стая рванет к добыче…

— Не бойся.

На берег Войтех шагнул первым и, выставив руку со свечой, очертил полукруг. Подземники отпрянули с шипением. Завозились, заскрипели, потянули тонкие пальцы, цепляясь друг за друга, сплетаясь в нечто единое, жуткое…

— Я пришел к Мяснику.

Расступились.

И Войтех решительно шагнул в живой коридор, слишком узкий, чтобы Таннис чувствовала себя спокойно. Она держалась так близко к нему, как только могла.

— У них свой город, — Таннис сама откопала в сумке шоколадку, изрядно мятую, поломанную, но все равно вкусную. — Точнее не город, а… там пещера, и в ней подземники норы делают… они дерутся и за норы, и за женщин, и просто дерутся… слабых съедают. И крыс… сырыми… они едят все и…

— Не надо думать о них.

Если бы у Таннис так легко получилось бы не думать.

— А он обыкновенный был. Человек. Понимаешь? Руки и ноги… голова… волосы светлые, еще зачесывал так, гладенько. В костюмчике. Стоял перед зеркалом, галстук завязывал. На меня только мельком глянул и…

Таннис повела плечами.

— Я рада была, что мельком…

— И дальше что?

— Ничего. Мы ушли.

— И все?

— Ну… да.

Кейрен, дотянувшись до пальцев Таннис, слизнул шоколадную крошку.

— Ты его описать сумеешь?

Сумеет, но…

— Такие люди редко показываются и… Таннис, твой друг заслужил виселицу.

— Тем, что видел подземного короля?

— Тем, что подземный король позволил себя увидеть ему. И тебе, — Кейрен сжал ее руку, не позволяя отползти. — Это разрешают доверенным лицам. А заслужить доверие одними словами невозможно и…

— Я знаю, что Войтеху случалось убивать.

…к примеру того первого парня, которого спихнули в реку.

— Но это ничего не меняет.

— Почему?

— Потому что… ему одному не было плевать на меня.

— Думаешь?

В голосе Кейрена проскальзывает непонятное раздражение. В конце концов, какое ему дело?

— Знаю, — очень тихо ответила Таннис. А пес, точно ощутив ее настроение, больше не стал ни о чем спрашивать, лишь подтянул поближе к себе и мягко, утешая, провел по волосам.

Все будет хорошо?

Вряд ли.

Все будет. Как-нибудь будет.

Несущая балка третьи сутки держалась на честном слове и вере Брокка в чудо. Однако сегодня она прогнулась, как-то совершенно беззвучно, а потом с глухим протяжным скрипом просела под собственным весом. Брокк видел, как стремительно расползаются трещины по бетонной поверхности, и сыплется на грязный пол серая крошка, как растягиваются металлические жгуты, истончаясь все больше. И рвутся, ускоряя разлом. И вот уже остатки крыши съезжают. Ангар словно складывается пополам. Грохот. Меловое облако. И угольная пыль под ногами. Едкий запах гари.

Дым пропитал вагончики рабочих, и старую хижину, в которой давным-давно никто не жил, а теперь устроился Брокк. Хижина была мала и тесна, и всякий раз, оказываясь внутри, Брокк ощущал себя запертым. Он никак не мог привыкнуть ни к земляному полу, ни к грязным стенам, что спрятались за полотнищами из парусины, ни к открытому очагу и чаду. Трубы в домишке не имелось, дым выпускали через дверь, а с ним уходило тепло. Впрочем, стоило подкинуть в очаг пару ломтей жирного угля, как пламя выбиралось из пепла, расплетало рыжие косы, и в хижине становилось жарко.