— Возможно, он писал его в спешке, — предположила Дрю.

Григорий согласно кивнул.

— Особенно мало внутренней гармонии в третьей строфе.

Говоря это, он указал на нужное место в книге и невзначай коснулся руки Дрю. Какое удовольствие прикасаться к ней!

— А вторая строфа короткая, словно хайку, — заметила она.

— Я поломал голову над ее переводом, — сказал Григорий. — В русском оригинале не совсем ясно, что огромно — паутина или паук.

— Паутина символизирует довлеющую над всеми власть?

— Или сидящий в ней паук символизирует всемогущее зло.

— «Мелкие капли росы», «древние слезы леса»… Должно быть, они символизируют человеческие слезы. — Задумавшись, Дрю добавила: — Думаете, цензура обнаружила в тексте скрытый антиправительственный смысл?

— Я не смог найти документов, касающихся суда над Виктором Ельсиным. Конечно, если стараться найти крамолу, то всегда ее найдешь. Возьмем, например, строку «Быть готовым к ударам судьбы». «Будь готов» было лозунгом пионерской организации. Это такая коммунистическая организация для несовершеннолетних. Все дети, достигнув определенного возраста, должны были входить в нее.

— Похоже на скаутов. И лозунг — один в один.

— Точно. «Быть готовым к ударам судьбы» может быть…

— Аллюзией.

— Или не быть. Но кто знает наверняка?

Григорий кивнул, радуясь тому, что нашел единомышленницу. Ему давно уже хотелось поделиться с кем-то самым сокровенным, но он не решался. Золтан прекрасно понимал природу его научных исследований и причины, сформировавшие его характер, но при этом Григорий не чувствовал душевного родства между собою и венгром и не испытывал потребности поделиться с Золтаным личным. С Эвелиной они были друзьями, не больше. Он до сих пор не мог отойти после того, что случилось на субботней вечеринке. Завезя Эвелину домой, Григорий на прощание лишь мимоходом чмокнул ее в щеку.

— То же самое можно сказать и о предпоследнем стихотворении «Ночное купание», — переворачивая страницу, сказала Дрю. — Как по мне, так поэт оплакивает потерю…

— Потерю веры в совершенство мира.

Подходящий момент настал. Надо быть смелым. Надо показать ей то, что он уже показывал профессору Большие Уши. Григорий откашлялся.

— У меня есть еще письма.

Дрю уставилась на него. Зеленовато-карие глаза широко раскрыты.

Сердце Григория екнуло.

— Прочтите их на досуге, — сказал он, вынимая из портфеля сложенные вчетверо оригиналы писем и их переводы на английский язык. — Здесь вы найдете те же образы, что и в последних стихах Ельсина.

Сначала он протянул ей письма. Дрю прикоснулась к ним с такой осторожностью, словно бумага могла рассыпаться в руках.

— Кто написал их?

— Они подписаны «Твой навеки», а вот это — «Твой навсегда», но у меня есть причины считать, что их написал Виктор Ельсин.

— Да? — Ее глаза еще больше округлились. Дрю уставилась на начало первого письма. — А кому он пишет?

Григорий помнил, как недоверчиво качал головой профессор, помнил снисходительность, написанную на его лице. Какой будет реакция Дрю, если она узнает, что у него хранятся письма Нины Ревской? Но отступать было уже поздно.

— Письма начинаются просто словом «Дорогая!».

— Вы показывали их Нине Ревской?

Он глубоко вздохнул.

— Я пытался, но она не захотела меня слушать.

Григорий хотел уже отделаться традиционными отговорками «Для нее было бы болезненным возвращение в прошлое… Она хочет забыть прошлое…», но почувствовал, что сейчас самое время рассказать Дрю правду.

— Однажды, — начал Григорий, — я попробовал показать ей письма, но Нина Ревская не захотела иметь ничего общего… с ними и со мной… Прошел год, прежде чем я собрался с духом и написал ей письмо, в котором все объяснил. Ответа я так и не получил.

Дрю выглядела озадаченной.