Шрифт:
— Шутку? — Переспросила Мими, уставившись на меня. — Ну, это уже… — Она принялась обзывать Йоргенсена всеми возможными непотребными словами: она говорила все громче и громче, в конце она уже просто вопила мне в лицо. Когда Мими остановилась, чтобы перевести дух, я заметил:
— Здорово ты его разделала, но…
— Он даже набрался наглости и намекнул, что это я могла убить Джулию, — сказала Мими. — Ему не хватило наглости спросить меня об этом прямо, но он так повел разговор, что в конце концов я сказала ему окончательно и бесповоротно, что… ну, что я не делала этого.
— Ты не это хотела сказать. О чем ты сказала ему окончательно и бесповоротно?
Мими топнула ногой.
— Перестань меня допрашивать.
— Ладно, черт с тобой, — сказал я. — Я к тебе в гости не напрашивался. — Я двинулся к двери.
Мими нагнала меня и схватила за руку.
— Ник, извини, пожалуйста. Это все мой отвратительный характер. Я не знаю, что…
Вошел Гилберт и сказал:
— Я немного провожу вас.
Мими нахмурилась.
— Ты все слышал?
— Как мог я не слышать, если ты так орала? — спросил Гилберт. — Могу я получить немного денег?
— Но мы не договорили, — сказала Мими.
Я посмотрел на часы.
— Я должен бежать, Мими. Пора.
— Ты вернешься после своего делового свидания?
— Если будет не очень поздно: Не жди меня.
— Я буду дома, — сказала она. — Я жду тебя в любое время.
Я ответил, что постараюсь прийти. Мими дала Гилберту денег, и мы вышли вместе с ним.
19
— Я подслушивал, — сказал Гилберт, когда мы вышли на улицу. — Я считаю, что если ты интересуешься поведением людей, которые никогда не бывают с тобой искренними, то глупо не подслушивать, раз имеешь такую возможность. Конечно, люди не любят, когда их подслушивают, но, — Гилберт улыбнулся, — думаю, птицам и зверям тоже не нравится, когда за ними наблюдают натуралисты.
— И много ты услышал? — спросил я.
— Да. Вполне, по крайней мере, я вряд ли упустил что-нибудь важное.
— Ну, и что скажешь?
Гилберт закусил нижнюю губу, наморщил лоб и сказал решительно:
— Трудно сказать что-нибудь определенное. Мама иногда может что-то скрывать, но вот выдумывать она не способна. Интересная вещь — вы, наверное, замечали — люди, которые часто врут, обычно делают это довольно неуклюже, и их самих легко обмануть. Казалось бы, они должны относиться ко всему недоверчиво, а получается, что они готовы поверить чему угодно. Вы, наверное, такое замечали, да?
— Да.
— Я вот что хотел вам сказать, — продолжал Гилберт. — Крис сегодня дома не ночевал. Поэтому-то мама и волнуется сверх меры; а утром на имя Йоргенсена пришло письмо, я подумал, что там может быть что-нибудь важное, поэтому вскрыл его над паром. — Он достал письмо из кармана и протянул мне. — Вы его лучше прочтите сами, а потом я его запечатаю и суну завтра в почту, хотя я и не думаю, что Йоргенсен вернется.
— Почему? — спросил я.
— Ну, потому, что на самом деле это Келтермэн…
— По этому поводу ты ничего ему не говорил?
— У меня не было такой возможности. С тех пор как мы с вами разговаривали, я с ним не виделся.
Я повертел письмо в руке. На штемпеле значилось: Бостон, Массачусетс, 27 декабря 1932. М-ру Кристиану Йоргенсену, «Кортленд», Нью-Йорк, Н. Й. — было написано женским почерком, смахивающим на детский.
— Что же тебя надоумило его вскрыть? — спросил я, вынимая письмо из конверта.
— В интуицию я не верю, — сказал Гилберт, — но бывает иногда что-то такое, что на тебя действует: запахи, звуки, может быть, какой-то особый почерк, что-то такое, чего нельзя понять, а может, даже и осознать. Я не знаю, что случилось, просто я почувствовал, что в этом письме может быть что-то важное.
— И часто ваша корреспонденция вызывает у тебя такие чувства?
Гилберт быстро взглянул на меня, будто желая удостовериться, что я не смеюсь над ним, затем сказал: