— Нет, — ответил Кингсли. — А что, я должен был что-то о ней слышать?

— На каждый вопрос вы отвечаете контрвопросом, — сказал я. Нет. Вы не обязаны были знать о существовании Милдред Хэвилэнд. Тем более что и с Мюриэл Чесс едва были знакомы. Я позвоню вам утром.

— Звоните, — сказал Кингсли и заколебался. — Сожалею, что вам пришлось впутаться в такое дело, — добавил он и, снова поколебавшись, пожелал мне спокойной ночи и повесил трубку.

Телефонный звонок тут же зазвенел вновь, и телефонистка-междугородница строго сообщила, что я положил лишних пять центов. Я ответил, что не нахожу ничего противоестественного в том, чтобы бросать монетки в такие подходящие для них отверстия. Телефонистке это не понравилось.

Я вышел из будки и вздохнул всей грудью. Ручная олениха стояла у входа в ограждение. Я попробовал прогнать ее с дороги, но она только прижималась ко мне и не двигалась с места. Тогда я просто перешагнул через ограждение, сел в «крайслер» и поехал в поселок.

В штаб-квартире Паттона горела висячая лампочка, но комната была пуста, а записка: «Буду через двадцать минут»до сих пор висела с той стороны двери. Я проехал до лодочного причала и остановился у опустевшего пляжа. По зеркальной поверхности озера все ещё слонялись взад-вперед несколько шлюпок и моторок. На дальнем берегу озера в игрушечных домиках, облепивших миниатюрные склоны, стали зажигаться крохотные желтые огоньки. На северо-востоке над цепью гор одиноко светила яркая звезда. На вершине стофутовой сосны сидела малиновка, ожидая наступления полной темноты, чтобы запеть свою колыбельную.

Вскоре совсем стемнело, малиновка пропела свою нежную песенку и вспорхнула в бездонную пустоту темного неба. Я швырнул окурок в неподвижную воду, опять залез в машину и поехал по направлению к Малому Оленьему озеру.

Ворота частной дороги были заперты на висячий замок. Я поставил «крайслер» между двумя соснами, перелез через ворота и бесшумно зашагал по обочине. Внезапно у моих ног засверкала вода маленького озера. Дом Билла Чесса был темен. На другом берегу на светлом фоне гранитных обнажений резкими тенями выделялись три коттеджа. В одном месте струйка воды переливалась, поблескивая, через дамбу, почти бесшумно падала вниз и текла дальше маленьким ручейком.

Дверь в дом Чесса была заперта. Я тихо подошел к заднему входу и обнаружил там огромный висячий замок. Прошелся вдоль стен, ощупывая ставни на окнах. Все заперто. Одно маленькое двойное окошко, располагавшееся повыше других, было без ставен. Тоже заперто. Я остановился, прислушался. Ветра не было, и деревья стояли притихшие, словно собственные тени.

Я попытался просунуть между двумя половинками маленького окошка лезвие ножа. Бесполезно. Защелка не поддалась. Я прислонился к стене и принялся соображать, а потом поднял с земли здоровенный камень и шмякнул им в то место, где сходились створки. Защелка с треском вылетела из сухого дерева. Створки распахнулись внутрь, в темноту. Я подтянулся, перекинул через подоконник ногу и протиснулся внутрь. Повернулся и, посапывая от напряжения, потребовавшегося для преодоления такой высоты, снова прислушался.

Прямо в глаза мне ударил луч света.

Очень спокойный голос произнес:

— А я как раз здесь отдыхаю, сынок. Ты, наверное, тоже притомился.

Луч словно пригвоздил меня с стенке. Потом щелкнул выключатель, и зажглась настольная лампа. Фонарик погас. У стола в старом моррисовском кресле сидел Джим Паттон. Со стола свисал край коричневой бахромчатой скатерти и касался его толстого колена. Одежда на Паттоне была та же, что и днем, прибавилась только короткая кожаная куртка, которая новой была этак во времена президентства Гровера Кливленда. [10] В руках у Паттона не было ничего, кроме фонарика. Глаза совершенно ничего не выражали. Челюсти ритмично двигались.

— И что же, сынок, ты собираешься предпринять после проникновения со взломом?

Я поставил перед собой стул, сел на него верхом, положив руки на спинку, и оглядел дом.

— Была тут у меня одна мысль, — сказал я. — Казалась даже заманчивой, но теперь, думаю, с ней можно распроститься.

Внутри дом оказался просторнее, чем выглядел снаружи. Комната, в которой сидели мы, была гостиной. Обстановка скромная, на полу из сосновых досок лоскутный ковер, у стены круглый стол, рядом два стула. Сквозь открытую дверь виден угол большой черной плиты.

Паттон кивнул, его глаза смотрели на меня без злобы.

— Я услышал машину, — сказал он, — и понял, что едет она сюда. Но ты здорово подкрался. Твоих шагов я вообще не услышал. Я тут немного поинтересовался тобой, сынок.

Я молчал.

— Надеюсь, ты не обижаешься, что я называю тебя сынком? — спросил Паттон. — Не стоило бы мне вести себя запанибрата, но никак не могу избавиться от этой привычки. Любой, у кого нет длинной седой бороды и артрита, для меня «сынок».