К счастью, не считая Антинеи и Таниты-Зергу (в исполнении немного манерной Мари-Луизы Ириб), остальные персонажи играли превосходно. Мельшиор был полон обаяния и огня. Анжело выделялся сразу и вправду замечательно сыграл роль Моранжа, его «прекрасную улыбку» (Деллюк). Именно об этих двух актерах думал Деллюк, когда писал: «Любопытно, что, играя столь условные роли, актеры держатся совершенно естественно».

Когда фильм был готов и банку Тальмана следовало оплатить долг в 1 миллион 800 тысяч франков, его руководители встревожились, и, по правде говоря, не без основания. Доходы с французского фильма в 1921 году очень редко достигали одного миллиона, включая продажи за границу. Банк начал переговоры. И его правление было весьма удовлетворено, продав фильм за два миллиона Луи Оберу, который пошел на определенный риск. Это признал и Луи Деллюк, писавший через два месяца после просмотра фильма:

«Возможно, что «Атлантида» будет моральным успехом, но финансовой неудачей. Но ведь у нас так много выбросили денег на всякую дрянь, что немногим (то есть немного большим) можно и пожертвовать ради интересного эксперимента. «Атлантида», однако, хороший фильм. И мсье Луи Обер все же его купил».

Этот прокатчик, ставший кинопромышленником и хозяином сети кинозалов, сыграл очень значительную роль в период немого кино во Франции и вскоре стал гораздо более активным, чем Пате и Гомон. Он часто заставлял писать о себе хвалебные отзывы, платя журналистам построчно, по принятому тарифу, как за рекламные объявления, и публиковал их во многих киногазетах. Вот как он велел изображать себя («Синэ-мируар, 1 июля 1926 года):

«Луи Обер родился в Майенне; от матери-южанки и отца родом из Анже он унаследовал одновременно живость южан и упорство обитателей Верхнего Мена, которые всегда немного бретонцы. Позже к этому добавилась чисто парижская проницательность.

В кино он пришел в 1909 году, в тот момент, когда это искусство, родившее мощную промышленность, нуждалось в деловых людях, имеющих здравый и ясный ум.

В 1911 году он выпустил на французский рынок два больших фильма — «Клеопатра» и «Последние дни Помпеи». В 1913 году Луи Обер купил «Камо грядеши?», самый замечательный фильм нашей эпохи, и представил его публике в Гомон-палас. Фильм имел большой успех [85] .

Несколько лет спустя появилась «Атлантида», самое рискованное предприятие, на которое отваживался французский кинопрокатчик во время кризиса, то есть когда требовалось большое мужество, чтобы не отступить…»

Риск, конечно, был. Но, видимо, Луи Обер пошел на него не раньше чем узнал о первых реакциях на фильм. В конце июня 1921 года в рекламных объявлениях об «Атлантиде», показанной в субботу 4 июня в Гомон-палас с триумфальным успехом», еще не упоминалось имени Обера: этот «грандиозный суперфильм» был передан «Пижару и К 0», которые пользуются исключительным правом демонстрировать его во всем мире».

Как видно, Обер рискнул истратить два миллиона на «Атлантиду» лишь после того, как успех фильма был обеспечен. Но он заключил чрезвычайно выгодную сделку. После двух недель монопольного показа в Гомон-палас фильм был включен в программу только что открытого на Бульварах «Мадлен синема». Там он не сходил с афиши в течение пятидесяти двух недель — рекорд, который был побит в этом зале лишь спустя двадцать лет фильмом «Дети райка» Марселя Карне.

Теперь Обер уже мог выдавать себя за спасителя французского кино и заставил написать (рекламное объявление «Синэа», директор Тедеско, 9 февраля 1923 года):

«В 1918 году набирает силу американское кино; занимает свое место шведский фильм; пытается не отстать итальянский кинематограф, и уже появился на горизонте немецкий. Что же оставалось делать нам? <…>

Однако один человек верил в французскую продукцию. Он спас ее, обеспечив жизнь — и какую прекрасную жизнь! — шедевру, который не мог найти покупателя. Мы должны сказать во весь голос: купив «Атлантиду» и выпустив ее в свет, мсье Луи Обер сделал благородное дело. Тем лучше для него и для коммерческой морали, что одновременно он заключил и выгодную сделку».

По правде сказать, этот человек с круглым лицом и подстриженными «на американский манер» усиками, еще недавно торчащими как «велосипедный руль», объяснил напрямик, как он понимает свою роль благодетеля общества, журналисту Андре Лангу, пришедшему в 1923 году взять у него интервью:

«Нас обвиняют в том, что мы не умеем тратить деньги, когда это требуется. Но я готов истратить сколько угодно, лишь бы потом получить доход. С кинематографом все очень просто… Посмотрите, вот два ящика — один для доходов, другой для расходов; а вот маленькая, таинственная шкатулка, где расставлены карточки с указанием, во что каждый фильм мне обошелся и сколько принес дохода. И далеко не всегда лучшие из них приносят больший доход…

Нас упрекают — в чем? В глупости наших сценариев… А кто упрекает? Деятели театра? Мсье, у меня три зала, и я должен поставлять в каждый по одной картине в неделю, то есть почти полтораста картин в год. Каждую неделю — новый фильм, а неделя — короткий срок, чтобы выбрать, решить, рискнуть. Прежде всего я стараюсь разнообразить программы, чтобы не утомлять тех, кто регулярно, каждую неделю приходит в мои залы. Не могу сказать, что я всегда их удовлетворяю. Нет, это не так. Я получаю множество писем с упреками. Ох, как меня поносят! Вот вам одно письмо, в нем мне говорят: «У вас всегда одна хорошая программа из четырех». Одна из четырех. Ну что ж, я согласен с этой критикой: 80 из 350. Это не так уж плохо! Подумайте, ведь мы не свободны, нас подстерегает цензура. Нам запрещают политические сюжеты, а также картины нравов, как будто кино — это развлечение для детей.