Шрифт:
— Потом все объяснится… Осторожнее с этим ящиком! — Там посуда… Ванька! Прекрати рев!
Павел Николаевич, всегда отличавшийся изысканной любезностью с дамами, застыл в полном недоумении и растерянности, а дама командовала. Но вот эта стремительная атака кончилась, сени кудышевского дома были взяты приступом: дама считает вещи и торгуется с извозчиком, а любезный хозяин утешает плачущего мальчугана, дама между делом помогает ему в этом:
— Не бойся, дурачок! Это не чужой дядя… он тебя любит…
У дамы не хватило мелочи, чтобы прибавить извозчику на чай:
— У вас есть мелкие?
— Пожалуйста!
— Дайте ему двугривенный! Вот эту корзину и чемоданчик надо захватить, а остальные вещи пока можно оставить в сенях…
Павел Николаевич исполняет роль носильщика, помогает снять пальто даме и раздеть мальчугана, ведет их в гостиную, но все еще не знает, как и почему все это произошло. Случалось Павлу Николаевичу бывать в щекотливых положениях, но в столь глупом, как сейчас, он никогда еще не бывал.
— Вероятно, устали с дороги.
— Немудрено: более месяца путешествуем, — ответила дама с некоторой резкостью, словно вопрос Павла Николаевича ее обидел. — Прежде всего надо уложить Ваньку.
Она обвела испытующим взором гостиную:
— Ваньку можно на двух креслах, а я устроюсь здесь, на диване… — решила она.
— Я могу на эту ночь уступить вам свой кабинет. Там огромный турецкий диван… Ваше имя… а-а-а…
— Марья Ивановна. Моя фамилия, вероятно, вам известна по процессу 193-х… Иванова! [323] Это была моя мать. Сама я — по делу Сабунаева…
323
Имеется в виду Софья Андреевна Иванова (в замуж. Борейша; 1856–1927) — входила в состав московских и петербургских народнических кружков, участвовала в Казанской демонстрации 1876 г., была арестована и в 1877 г. приговорена к ссылке на поселение, но оставлена в тюрьме и вторично судилась по процессу 193-х. Судебное дело революционеров-народников (официальное название «Дело о пропаганде в Империи») разбиралось в Петербурге в Особом присутствии Правительствующего Сената с 18 октября 1877 г. по 23 января 1878 г. К суду были привлечены участники «хождения в народ», арестованные за революционную пропаганду с 1873 по 1877 гг. Главными обвиняемыми стали С. Ф. Ковалик, П. И. Войнарапьский, Д. М. Рогачев и И. Н. Мышкин, также в качестве обвиняемых проходили А. И. Желябов, C. Л. Перовская, Л. А. Тихомиров и др. В итоге суд приговорил 28 человек к каторге от 3 до 10 лет, 36 — к ссылке, более 30 человек — к менее тяжелым формам наказания. Остальные были оправданы (или освобождены от наказания ввиду продолжительности нахождения в предварительном заключении), но Александр 11 санкционировал административную высылку для 80 из оправданных судом человек. По окончательному приговору Иванова была выслана в Кемь, откуда в 1879 г. бежала.
— Помню, помню… — из деликатности произнес Павел Николаевич, помогая даме разговориться, чтобы догадаться, наконец, кого он приютил. Перевел гостей в свой кабинет, разбудил кухарку и велел поставить самовар и сварить яиц. Спустя полчаса в кабинете за самоваром дело стало разъясняться. Ванька спал поперек дивана, а Марья Ивановна во всех подробностях раскрывала тайну этого происшествия.
Она — жена брата Дмитрия, который благополучно бежал с поселения и теперь где-то за границей. Вероятно, в Цюрихе. Сама она была в ссылке, которая окончилась. Родом из Казани. Вернулась на родину, но там не осталось никаких связей, чтобы устроиться акушеркой в земстве. По совету Дмитрия приехала сюда: Павел Николаевич, конечно, устроит ее в своем земстве…
— А мальчик… ваш сынок?
— Нет. Я не имею к этому никакой склонности. Ванька — сын Дмитрия от якутки. Про домо суа [324] — непредвиденное обстоятельство. От первого брака, вызванного, так сказать, естественною необходимостью. Якутка умерла от родов. Я сочла нравственной обязанностью взять этот случайный приплод. Любишь кататься, люби и саночки возить! Багаж, правда, для нас, революционеров, самый неподходящий, но… что поделаешь? Плод собственной, так сказать, неосторожности…
324
Про домо суа —дословно: «в защиту своих интересов» — латинское выражение (pro domo sua), сделавшееся ходячим благодаря речи Цицерона с этим заголовком, в которой он говорит о себе самом. У Чирикова употреблено в значении «между нами».
Говорит как пишет, дым из обоих ноздрей валит. Выражение лица, как у глубокомысленного профессора, и при этом — полная свобода слова, решительная, прямолинейная, не ведающая никаких сомнений. На что уж Павел Николаевич — из свободомыслящих, а и тот поминутно смущался перед такой непосредственной откровенностью со стороны женщины. Слушал и ужасался при мысли о предстоящей встрече и разговоре этой новой родственницы с матерью. Даже в краску вогнало Павла Николаевича, когда Марья Ивановна, не желая покидать научной терминологии своей специальности, рассказывая об одном случае из своей практики, назвала женскую грудь — «половыми органами»… Оробел, смутился, сказал, что пора уже спать, и, пожелав спокойной ночи, на цыпочках удалился из кабинета…
— Что там внизу случилось? У тебя были гости? — спросила Малявочку жена, когда он укладывался на супружеское ложе.
— Родственники!
Долго шептались, то смеялись, то ссорились. А в конце концов Елена расплакалась:
— Я не хочу, чтобы она жила с нами!
— Но что же я могу сделать?
— У нас не постоялый двор и не детский приют!
— Единственный выход — спровадить ее на место земской акушерки. К несчастью, ни одной свободной вакансии и штук двадцать кандидаток…
— Сказал бы, что у нас негде, не можем. Здесь есть номера для приезжающих.
— В Никудышевку ее покуда отправим… Гм… Миловидная женщина, но ни капли женственности…
— Ну вот… миловидная… Ты и растаял!
Новая ссора шепотом, слезы, упреки… Только на рассвете, когда под окном заворковали голуби, помирились и, покорные вечным законам, заснули в объятиях друг друга.
Когда семейство Кудышевых пробудилось. Марья Ивановна уже распоряжалась внизу как дома, на правах родственницы. Этот нежданный сюрприз положительно оглушил бедную старуху, которая только что бежала с тоской и обидой из Никудышевки. Первая же встреча и разговор с Марьей Ивановной напоили душу старухи такой враждебностью и отвращением к этой особе, что она все прожитые гостьей в алатырском доме три дня почти не вылезала из своего убежища и сидела взаперти.