Шрифт:
Но кто себя чувствовал особенно неприятно, так это Павел Николаевич. Как гостеприимный хозяин, он должен был спрятать в карман все свои политические взгляды, симпатии и антипатии, с улыбочкой выслушивать всякую галиматью, которую пороли «бегемоты» обоего пола, и всегда держаться на какой-то пограничной линии компромисса, чтобы как в глазах друзей, так и во мнении врагов не уронить своего либерального достоинства, не загрязнить чистоты своих риз, но в то же время быть со всеми одинаково любезным.
Три стражника гарцевали на конях около ворот и ограды и покрикивали:
— Слезь с ограды! Здесь не балаган, где фокусы показывают!
Балаган не балаган, а все-таки за оградой столько всяких чудес происходит, столько занятного, странного и непонятного творится, что эти окрики не производят должного впечатления и его приходится время от времени усиливать ударом нагайки вдоль спины озорников и хулиганов.
В толпе осаждающих всего довольно: и восхищения, и насмешки, и зависти, и осуждений, и злобного издевательства.
— Ты у меня поговори! За такие слова и арестовать можно!
Не боятся: гогочут и дразнят стражников замечаниями и восклицаниями, облекаемыми в красочную форму цветистого языка и приправленными скверной руганью по адресу и бар, и стражников…
Два совершенно различных мира, ни в чем не похожих друг на друга. Мир большой, мужицкий, смотрит на мир малый, господский, как мы смотрим в зоологическом саду на обезьян в больших железных клетках, где они кувыркаются, ищут блох, нянчат детей, играют… С таким же удивлением и острым любопытством смотрела толпа мужиков, баб, девок, парней и ребятишек через железную решетку ограды на барский дом и двор…
Как будто бы и на людей похожи, эти господа самые, а не люди!
«Военное положение» беспокоило только Павла Николаевича, Адама Брониславовича и представителей «третьего элемента». Для всех прочих участие полиции лишь украшало торжественность события и вливало полное успокоение в душу. Для большинства полицейский кулак все еще казался несокрушимым средством всякого спокойствия и гражданской безопасности. Психологией толпы не занимались ни помещики, ни стражники, ни урядники.
Раз при казенном обмундировании выдается нагайка, значит, полагается ей действовать…
И действовали…
Действовали, когда Ваня повез невесту с шаферами и подругами на чертовой машине в замураевскую церковь. Толпа навалилась к воротам, и нельзя было ни пройти, ни проехать. Никакие уговоры и угрозы словесные не действовали. Что же прикажете делать?
День был праздничный, и потому барская свадьба превратилась в народное гульбище, в бесплатное зрелище. И Никудышевка, и Замураевка, и весь путь между ними кишел толпами народа…
По всем дорогам в Замураевку звенели колокольчики. Это съезжалась окрестная культурная интеллигенция: помещики с семьями, служилое сословие. Званные и незванные на свадьбу. Посмотреть на такое исключительное событие всем любопытно. Немудрено, что простой люд толпами двигался к церкви…
Так как в церковь пропускали только «чистую публику», а отбор ее делался стражниками, то, конечно, подлинный народ в церковь не попал и толпа роптала. Здесь происходило то же самое, что и в Никудышевке около ограды барского дома. Отгоняемые полицией от церковной ограды мужики, бабы и девки с парнями пребывали в буйно-веселом оппозиционном настроении к господам и их охранителям и вели себя неприлично и дерзко. Автомобиль с невестой, шаферами и девицами был встречен свистом и гиканьем, остротами и шуточками, от которых краска стыда вспыхивала на щечках девушек и бессильная злоба — в сердцах кавалеров.
Из храма неслась торжественная песнь в честь невесты: «Гряди, гряди, голубица моя!» [497] , а Наташа поднималась на паперть храма с низко опущенной головой и со слезами в испуганных глазах…
Зато в церкви было тихо, красиво, торжественно и благоговейно. Венчали Наташу благочинный алатырского собора, знакомый нам отец Варсонофий с похожим на льва басистым диаконом, пел прекрасный хор. Вечернее солнце врывалось в высокое боковое окно храма и огненным мечом как бы охраняло венцы на головах жениха с невестой. Голубой дым кадильный возносился к небесам и таял в прекрасных звуках хорового песнопения.
497
Встреча жениха и невесты в храме сопровождается гимном из «Песни Песней»: «Гряди, гряди, от Ливана невеста, гряди, добрая моя, гряди, голубица моя!»
Все неприятное и оскорбительное сразу куда-то провалилось и исчезло. Слезинки еще не высохли на ресницах невесты, но радостное личико в флердоранже [498] было спокойно и прекрасно как никогда.
Но когда венчание кончилось и Ваня усаживал молодых в свою «чертову машину», пришлось снова пережить весьма неприятные минуты, а стражникам снова пришлось поработать нагайками.
Молодые вернулись домой первыми. С ними и маленький Женя с благословенной иконой. Ни бабушка, ни родители Наташи в церкви не были: бабушка не могла покинуть своего командного поста, а родителям по церковному обряду присутствовать там не полагалось [499] . По намеченному заранее церемониалу бабушка спрятала молодых на антресолях, арестовала их до поры до времени. Бабушка нас с вами туда не пустит, а потому мы пока осмотрим брачные чертоги!
498
Флердоранж —цветы померанцевого (апельсинового) дерева, украшающие головной убор невесты. Их белый цвет символизирует чистоту и невинность.
499
В целях борьбы с браками, заключаемыми по принуждению, указом от 5 января 1724 г. Петр I родителям новобрачных запрещал под страхом наказания присутствовать при венчании. Перед совершением таинства родители были обязаны дать присягу, что они не неволят своих детей к браку. К концу XIX в. это правило не носило обязательного характера.