— Говори!

Монах облизал пересохшие губы и по — мальчишески ухмыльнулся:

— Брат Рон поручил мне разобраться, насколько сильно обижены Кейвази. И поискать недовольных среди Голонов и Уверашей… Так вот, с первыми — глухо: чтобы задобрить барона Дамира, Латирдан предложил ему должность королевского казначея…

Ансельм мрачно хмыкнул: решение, принятое Вейнарским Львом, было идеальным: предложение войти во Внутренний Круг превращало взбешенного отца в преданного союзника и заставляло его использовать свои таланты на благо королевства.

Брат Рон пришел к такому же выводу, так как нахмурился и захрустел костяшками пальцев:

— М — да — а-а… Лучшего казначея в Вейнаре не найти…

— Именно! — воскликнул Дайтер. — Поэтому я не стал тратить время на поиски подходов к барону Дамиру, а сосредоточился на Голонах и Уверашах. Попытка пообщаться с первыми ни к чему хорошему пока не привела, а вот вторые…

— Не тяни!!! — рявкнул Ансельм.

— Графиня Марзия слегка повредилась в рассудке! — затараторил иерарх. — Она одержима идеей отомстить за смерть своих сыновей — Валена и Миддара. У моего человека есть основания считать, что смерть Карваля Голона, главы гильдии Охранников Вейнара — дело рук нанятых ею убийц…

— Дальше…

— А виновными в их гибели она считает баронессу Мэйнарию д’Атерн, главу гильдии Лекарей мэтра Регмара из Молта, начальника Тайной службы Арзая Белую Смерть, короля Неддара Латирдана и… — брат Дайтер сделал маленькую паузу, — некоего Бездушного по имени Кром…

— Ничего себе списочек! — восхитился Рон.

— Да, брат! Список — что надо! И, что самое интересное, это не просто слова: она уже предложила главе Вейнарского братства Пепла тысячу золотых за голову Бездушного и две — за целую и невредимую леди Мэйнарию д’Атерн!

Рука Ансельма сама собой изобразила животворящий круг, а губы прошептали первые слова «Благодарствия». Оба иерарха, конечно же, подхватили и дочитали молитву до конца. А когда закончили, глава Ордена удовлетворенно хмыкнул:

— Деньги, как вы понимаете, нам не нужны. А вот услуга…

В подполе «Королевской охоты» течения времени не чувствовалось вообще. Мерная свеча прогорела еще в первый день, а зажигать новую Юлай не захотел, поэтому смену дня и ночи Негзар определял по промежуткам между появлениями хозяина постоялого двора — «днем» они были короче, «ночью» — длиннее. Правда, иногда за длинным промежутком следовал еще более длинный, но это было нормально — Аттарки, переворачивающие вверх дном чуть ли не весь Шаргайл, наведывались на постоялый двор чуть ли не два раза в сутки, и Нур Ушастый спускался вниз только тогда, когда был уверен в том, что его никто не видит.

Еды и питья в убежище было предостаточно, и если бы не вонь от нечасто опорожняемого ведра, которое использовали в качестве ночной вазы, то пребывание в нем можно было бы считать отдыхом. Хотя нет, отдыхом было как раз нельзя, ибо Негзар чувствовал, что Аютэ только делает вид, что смирилась, а на самом деле ждет момента, когда можно будет воспользоваться оплошностью похитителей и сбежать.

Хотя со стороны ее поведение выглядело безупречным: в промежутках между приемами пищи или отправлением естественных потребностей она либо лежала, либо сидела на своем топчане и бесстрастно смотрела перед собой. Но когда Мышь ослаблял ремешки, связывающие ее запястья и щиколотки, чтобы не дать застояться крови, она начинала напоминать изготовившуюся к прыжку Снежную Смерть.

Во время еды это ощущение усиливалось еще больше: Два Изумруда очень внимательно следила за своими похитителями и была готова ударить в любой момент. Поэтому в такие моменты Юлай, чувствовавший ее настроение не хуже Негзара, предпочитал не есть, а сидеть, прижавшись спиной к деревянному щиту, прикрывавшему выход из подпола, и угрюмо смотреть на нее. Демонстративно поигрывая своим кот’та.

В отличие от Подсвечника, Мышь почти не дергался, а большую часть времени смотрел в лицо СВОЕЙ женщины, восхищаясь силой ее духа и предвкушая будущий лар’ват [214] :

«Ори’дарр’иара! Настоящая! Не то что Тайши Медовые Уста!» Сравнивать йарр’ваз [215] старшего брата Мыши с Аютэ было приятно: Тайши первые две десятины после тэй’ю напоминала зайца, пойманного в силки, — ходила по сарти опустив взгляд, вздрагивала при виде мужчин и, по рассказам женщин, плакала по ночам, а Два Изумруда не боялась никого и ничего. Первую приняли в род крайне неохотно, но уважать Алдира стали заметно меньше: настоящий Гатран не должен был выбирать в жены урр’эйт [216] . Вторую приняли бы в любой род и наверняка стали бы превозносить того, кто ее похитил.

Правда, иногда, пытаясь поймать ледяной взгляд Двух Изумрудов, Негзар ловил себя на мысли, что предпочел бы, чтобы она была чуть более мягкой: надеяться на то, что у Аютэ эйди’ло’суари [217] наступит раньше, чем через листвень, мог только эйдине.

«Ничего, лар’ват — другой — и она поймет, что я достойный противник… — успокаивал себя он. — Еще через десяток — сделает первый шаг навстречу, а там недалеко и до но’ньер [218] …»