— Стой! — окликнул Ганю полицай. — Кто такая? Ганя не испугалась, могла чуть что снова нырнуть в высокую луговую травищу.

— Я Ганя из Самсоновки. Местная я, — ответила девочка.

Полицай подошёл к ней поближе и внимательно оглядел.

— Ганя? Что за имя такое?

— Ганна Панкратовна я. Папа мой, Панкрат Пантелеймонович, родом из Белоруссии, а назвал меня так в честь своей мамы, бабушки моей Ганны Алексеевны, — бойко, без запинки протараторила Ганя.

Полицай, видимо, почуял запах козьего молока и строго спросил:

— Где молоко пила?

Ганя не знала, что ответить, и ей неожиданно стало страшно. Она испугалась — прежде всего за козу. Вдруг полицай прознает, найдёт Люську и убьёт её?! Останутся они тогда с мамкой совсем без молока. Больше всего было страшно за Люську. Она — последняя живность в их хозяйстве.

«Не отдам Люську!» — подумала Ганя и опрометью бросилась наутёк. Нырнув в высокую траву, она побежала не напрямки, а так, как в шутку учили её, играя в войну, старшие братья, — зигзагами, из стороны в сторону.

Полицай тоже было кинулся за ней, да куда там! Проворная и юркая Ганя, петляя, как заяц, оказалась уже далеко от него, и поймать её он не смог бы никак.

Разозлившись, фашистский прихвостень снял винтовку и, прицелившись в сторону колыхающейся от Ганиного бега травы, выстрелил.

Ганя бежала резво, изо всех сил, не оглядываясь.

И тут — раздался громкий выстрел…

Девочка даже не поняла сначала, что это в неё стрелял чернявый полицай.

Затем прозвучал второй выстрел, и пуля просвистела рядом над головой, едва не задев Ганю. Следом пролетела третья пуля, и Ганя в лихорадочном беге сообразила наконец, что это в неё, ребёнка, девочку, стреляет взрослый мужик, который ещё минуту назад расспрашивал её.

Ганя не испугалась, она не осознавала до конца, что пуля может убить её. Она продолжала петлять влево-вправо и думала только о том, чтобы спасти козу от чужих и посторонних. Девочка бежала совершенно в другую сторону, противоположную той, где была спрятана в траве Люська.

Раздался ещё один выстрел, но пуля прошла уже где-то совсем в стороне. Больше не стреляли, а Ганя убежала далеко в луг, почти к самой речке.

Она до самой темноты сидела, прячась в зарослях ивняка, и плакала. Она боялась возвращаться домой. По глупости назвав своё имя и деревню, она выдала себя. И теперь тот злой чернявый полицай мог отыскать её дом, прийти к ним и убить. Он уже пытался это сделать сегодня.

Набравшись смелости, Ганя всё-таки вернулась домой к полуночи. Мать была сильно встревожена её поздним возвращением, но ругать не стала. В доме никого больше не было, и дочка рассказала маме обо всём, что произошло с ней. Она не стала скрывать того, что полицай стрелял в неё и мог убить.

Мать расплакалась. А утром она пошла жаловаться коменданту, что её дочь чуть не убили. Но коменданту было наплевать. Пьяный подонок в немецкой форме с руганью выгнал несчастную женщину и велел больше не беспокоить его по таким пустякам.

А Ганя снова побежала на луг. Она отыскала Люську, которая так сильно обрадовалась девочке, что начала громко мекать.

— Да тише ты! — испуганно зашипела на козу Ганька. — Отыщут ведь! Убьют!

И Люська, словно бы поняв, замолчала. Девочка подоила козу в крынку, которую прятала тут же, в траве, попила сама и, перелив в походную солдатскую фляжку оставшееся молоко, пошла домой.

Мать дома накричала на неё и велела больше не ходить на луг:

— Да чёрт с ней, с козой этой! Пусть пропадает! А то ведь тебя и в самом деле убьют из-за неё.

Но Ганька замотала головой:

— Нет, мамочка, я не брошу Люську! Ей и так страшно одной там, на лугу. Я не брошу её. Она ведь кормит нас…

И Ганя продолжала ходить на луг к козе до самой осени.

Больше она не встречала того полицая. Да и вообще никто больше не обращал на неё внимания.

Поздней осенью, ещё до снега, деревню освободила Красная Армия. И коза Люська, к радости Гани и её матери, снова вернулась домой.

Запыхавшись, весь в поту, Стас подошёл к хозяину; тяжело дыша и мотая головой, сокрушённо выпалил:

— Сергей Александрович! Не хочет бабка уходить с луга!

Шеф и сам видел, что старуха с козой остались на месте, только не мог понять, почему. Он развёл руки в стороны, растопырил пальцы, нагнул голову и злобно закричал на охранника:

— Что значит — не хочет уходить? Я велел ей убираться вон! А ты почему не выкинул её оттуда? Ты что — барышня кисейная? Ты — мой охранник! Я тебе за что деньги плачу? Ты что, не мог пинками прогнать эту старуху прочь? Она покушается на мою собственность! Этот луг — моя собственность. Ты обязан её вышвырнуть с моей земли!