Иногда бывает и так, что один говорит, а другой слушает. В этом нет ничего удивительного. Отчего бы тебе не послушать меня?.. Не знаю, почему мне вспомнилось это предание, но вот что рассказывал мой дед, Хугиан Заурбек. Нет в этой истории ни мудрости, ни складу — ничего, кроме фарна[1] и правды, — потому что, по слову Гатуона Дзахо[2], нашего учителя, растерзанного дикими собаками с псарни другого осетина, — человек может солгать, а народ всегда говорит правду. Хуга, предок наш, был охотник. В том замане[3] он жил в Стырмасыге, что на нашем языке означает «большая башня». Видит Бог, нет у меня намерения хвастаться, как водится нынче, доблестным пращуром. Главное во всяком предании — рассказчик и слушатель. Как ты думаешь? И ещё — слово и время. Потому что мы говорим — а время идёт. Время есть в каждом слове и каждой вещи, и это время уходит. Итак, дослушай меня до конца — а там суди, стоило ли слушать меня так долго. Так долго! — ведь ты тем временем мог бы напоить меня своим знаменитым ронгом[4] и раскурить для меня душистую вишнёвую лулу[5], плотно набитую благородной золотистой стружкой самого лучшего на свете табака. Как ты всё-таки думаешь?.. Вот и хорошо.
Ирлан Хугаев
Предание о Хуга
Афсати, счастливой охоты дай!
Иногда бывает и так, что один говорит, а другой слушает. В этом нет ничего удивительного. Отчего бы тебе не послушать меня?.. Не знаю, почему мне вспомнилось это предание, но вот что рассказывал мой дед, Хугиан Заурбек. Нет в этой истории ни мудрости, ни складу — ничего, кроме фарна [1] и правды, — потому что, по слову Гатуона Дзахо [2] , нашего учителя, растерзанного дикими собаками с псарни другого осетина, — человек может солгать, а народ всегда говорит правду.
1
Фарн — благодать.
2
Дзахо Гатуев, осетинский писатель; расстрелян в 1938 году.
Хуга, предок наш, был охотник. В том замане [3] он жил в Стырмасыге, что на нашем языке означает «большая башня». Видит Бог, нет у меня намерения хвастаться, как водится нынче, доблестным пращуром. Главное во всяком предании — рассказчик и слушатель. Как ты думаешь? И ещё — слово и время. Потому что мы говорим — а время идёт. Время есть в каждом слове и каждой вещи, и это время уходит. Итак, дослушай меня до конца — а там суди, стоило ли слушать меня так долго. Так долго! — ведь ты тем временем мог бы напоить меня своим знаменитым ронгом [4] и раскурить для меня душистую вишнёвую лулу [5] , плотно набитую благородной золотистой стружкой самого лучшего на свете табака. Как ты всё-таки думаешь?.. Вот и хорошо.
3
Заман — эпоха, время.
4
Ронг — креплёный спиртной напиток.
5
Лула — курительная трубка, чубук.
Пращуром хвалиться не стану: другим похвалюсь. Похвалюсь, говорю, только тем, чем смешно и хвалиться — а стало быть, это правда. Кто видел хоть раз ущелья и долины кударцев [6] , знает, что здесь самый суровый климат по обе стороны гор. Ещё, говорит Блион Макс [7] в своих летописях, у кударцев было мало земли, — я же думаю, что много у них было сердца — им и грелись, когда на долгие полгода снег закрывал перевалы и кударцы оставались одни, без большой Осетии.
6
Кударцы — обитатели Кударского ущелья Южной Осетии.
7
Известный осетинский историк.
Хуга, говорю, был охотник. Он ходил на оленя и вепря. Барс и волк остерегались его, потому что Хуга пах порохом, потом и чем-то страшным ещё. У него были кремнёвка, кинжал, мохнатая бурка и верный конь, который стыдился своей старости. Ещё была сакля. Но сакля не в счёт: зачем сакля одинокому охотнику?
Хуга был охотник. Это значит, что не было у него врагов среди людей. Хуга любил свою землю, свой кау [8] , своих старших, младших и сверстников, своих предков и всех ещё не рождённых своих потомков. Он молился Уастырджи и Афсати [9] и в каждом дзуаре [10] Хуссара [11] оставлял часть добычи.
8
Так называли осетины свои аулы и селения, а теперь, милостью Божьей, и города.
9
Языческие божества: Уастырджи — покровитель воинов и путников, Афсати — хозяин диких зверей, покровитель охотников.
10
Дзуар — языческое святилище.
11
Хуссар — юг, Южная Осетия.
Его младшему брату Слану было двадцать и девять лет. Он был женат и жил в Бритате; правда, детей у него ещё не было. Хуга было тридцать и ещё три года, и не знал он женщин. Он не сердился на младшего брата. Он сам сказал ему: «Женись, если такой счастливый. Не мою невесту берёшь ты в жёны».
Заболел Хуга дочерью Шота Богиана, сауджына [12] эриставского. Говорит ему хитрый старик: «Славный охотник знает цену добыче. Белые черепа Рекома [13] тому свидетели, не правда ли?.. Уох-хо-хо. Будет Дуду твоей. Поклонись только Йесо Чрысти [14] ».
12
Сауджын — священник, поп; буквально — «чернец».
13
Реком — древнее языческое святилище в Северной Осетии.
14
Иисус Христос.
Хуга был охотник. Гулар, отец его, был охотник. Безымянный отец отца его был охотник. Никто не молился Йесо Чрысти. Когда охотник ищет мудрости, он отправляется на охоту. Так и сделал Хуга.
Кончился третий день, и вышел Хуга на след вепря. Зверь, судя по следу, был свиреп и огромен.
Заночевал Хуга в пещере у болот Цона, а утром увидел, что конь его, старый Паддчах [15] , издох.
Затащил Хуга бедного Паддчаха в болото, чтоб не достался он диким зверям, сам омылся в ледяном ключе, оправил оружие и, помолившись Уастырджи, пустился бегом в сырую туманную низину.
15
Паддчах — падишах, царь; здесь и дальше некоторые осетинские слова даются в звуковой транскрипции южного говора.
Зверю теперь некуда было скрыться. Из тесного ущелья между двумя высокими горными кряжами, что сошлись, точно для битвы войска, дно которого было затянуто топкими вонючими болотами и сплошь заросло репейником и облепихой, некуда было уйти от Хуга ни вепрю, ни даже лисице.
Хуга был охотник. Он вспомнил бедного Паддчаха и громко засмеялся от жалости, и потом, не останавливаясь на бегу, запел высоким и звонким голосом старую охотничью песню:
Орайда! Идём мы в выси. Орайда! Орайда! Ори-да-да. На кряжах Афсати лысых Нас встретят его стада. Афсати, косой Афсати, Идём вереницей под твой подол, Добычи на высях хватит, На тропку сойдёт козёл. Шерсть козья красней железа. Орайда! Орайда! Ори-да-да. Гортань козла дай перерезать, Жир козий течёт года. Большие глаза мы вырвем, Из кожи к чувякам сошьём ремни. Афсати златой, дай мир нам И тёплых костров огни. Мы души потешим мясом. Афсати, счастливой охоты дай. Дзуар твой рогами украсим. Орайда! Орайда! Ори-да-дай! [16]16
Возможно, Хуга пел другую песню; здесь приводится текст песни Гатуона Дзахо, упомянутого в предании. Никто не может сочинить песню, которую прежде не пел бы народ.
Даже охотник не избавлен в пути от усталости, жажды и голода. В полдень сделал Хуга остановку, последнюю, как верил, перед встречею с вепрем. На пригорке среди кустов шиповника он постлал свою чёрную бурку, налил глоток крепкого арака в прозрачный надтреснутый рог, обнажил бритую — с плоским, будто ножом срезанным, затылком — голову, посмотрел в небо и сказал: «О Хушау [17] , знающий моё сердце! Помоги мне».
Хуга был охотник. В сердце его были вепрь и мучительно красивая Дуду. Он закусил чуреком с острым овечьим сыром и чесноком, помочился у большого чёрного камня, лежащего на узкой звериной тропе, и прилёг отдохнуть.
17
Всевышний; Бог.