— Дело не в том, что я жадный, — не унимался он.

— Нет, ты щедрый. Слишком щедрый. Возможно, потому, что не зарабатываешь деньги. Просто ловишь их, когда они падают тебе в руки.

— Я работаю!

— Флейш, ты не работаешь. Во всяком случае, постоянно. Ты не работаешь, и ты ничего не можешь довести до конца. Я готова спорить: ты не закончишь и ту пьесу, которую сейчас пишешь!

— Поспорим?

— Нет.

Я уставилась на него. Он — на меня.

Это было нелепо. Мы были соседями, однако происходящее в моем номере куда больше напоминало семейную ссору. Ссору между супругами, для себя уже решившими подавать на развод. Если бы Флейшман ворвался сюда, заявив, что причина его появления в Портленде — ревность к Дэну, все пошло бы иначе. Я бы тут же растаяла. Восприняла бы его приезд как рыцарский поступок.

Вместо этого он утверждал, что ему хотелось пообщаться с мастерами любовной прозы, и его совершенно не волновало, нравится мне его присутствие здесь или нет.

— Я тебе покажу. Сама увидишь. И удивишься.

— Я удивлюсь, если ты действительно сделаешь хоть что-нибудь.

И это говорила я? Если б он закончил эту ужасную пьесу, я стала бы всеобщим посмешищем.

Но, как и всегда, если я впадала из-за этого в панику, мне на помощь приходили числа. В Нью-Йорке пьесы писали половина занятых неполный рабочий день. Если предположить, что таких набиралось сорок тысяч, получалось двадцать тысяч пьес. Каждый год на Бродвее и вне Бродвея ставилось порядка сотни пьес. То есть до сцены доходила одна пьеса из пятисот.

Теория вероятностей определенно работала на меня.

— Сама увидишь, — повторил он.

Наутро я проснулась от стука в дверь. Перевернулась на другой бок, застонала, взмолившись, чтобы незваный гость развернулся и ушел. Потом услышала, как звякнула цепочка, а в прихожей послышались мужские голоса. Я успела разлепить глаза, чтобы увидеть, как Флейшман вкатывает в комнату тележку с завтраком.

— Обслуживание номеров, — пояснил он.

Я села.

— И когда ты заказал завтрак?

Флейшман, похоже, сбросил недавнюю враждебность, как змея сбрасывает старую кожу. Он принял душ, побрился, стал прежним Флейшманом.

— Ночью, после того как ты легла спать. Хотел сделать тебе сюрприз. Опять же решил, раз у тебя расходный счет, почему этим не воспользоваться и не заказать завтрак в номер?

Я сурово глянула на него, но заметно смягчилась, унюхав кофе. За всю свою жизнь я ничего не заказывала в номер. А как приятно.

Через несколько минут я держала в руке чашку дымящегося кофе и обсыпала кровать крошками круассанов. Осадок после вчерашней ссоры остался, но я не собиралась начинать ее вновь.

— Хочу извиниться, — объявил Флейшман.

На мгновение я подумала, что ослышалась. Такая фраза наверняка далась Флейшману нелегко. Собственно, я еще ни разу не слышала, чтобы она слетала с его губ. И тем не менее он это произнес: «Я хочу извиниться».

— Сам не знаю, о чем я думал. Полагаю, меня занесло. — И посмотрел на меня поверх чашки такими обезоруживающими, выразительными глазами. — Наверное, я ревновал.

Я чуть не подавилась. Неужто близится наша ключевая любовная сцена? А я сижу вся в крошках. Я положила последний кусочек круассана на тарелку и поставила ее на прикроватный столик рядом с телефоном.

— Ревновал?

— Думая о том, что ты здесь… — Он покачал головой. — Видать, я слегка обезумел.

Я почувствовала, как глаза наливаются слезами.

— Флейш…

— Знаю, это звучит странно, но я испытал дикую ревность к твоей работе.

Ласковая улыбка, которая уже изгибала мои губы, разом исчезла. К моей работе. Флейш ревновал меня не к Дэну, а к моей работе!

— Потому что ты начала новую карьеру, тогда как я продолжаю болтаться без дела. — Я автоматически открыла рот, чтобы что-то сказать, но он покачал головой: — Нет, это правда. Болтаюсь.

Я прикусила губу. Не такого признания я ждала. Не на такое надеялась. Требовалось время, чтобы перестроиться.

— И ты права, — продолжил он. — Нет у меня силы воли, чтобы хоть что-то довести до конца.

«По крайней мере он честен», — подумала я.

— Может, ты еще не нашел достойной идеи. Давай признаем: я не уверена в том, что «Ты пожалеешь» может вызвать интерес у широкой публики.