Шрифт:
Яшка загнал в нору суслика. Воду я таскал канистрой. После пятой канистры суслик выскочил, Яшка сцапал его за загривок, стукнул о землю. Поймали второго. Я выпотрошил сусликов перочинным ножом, выполоскал в озере, развел костер, а Яшка насобирал кизяку. Суслики были не очень-то жирные и в кастрюльке уместились.
Сусликов съели. Такие бывалые парни нигде не пропадут!
Мы улеглись на теплую землю, в реденькие безымянные травы. Нам, усталым, не спалось. Звезды над степью крупные, зеленые. Падают, падают…
— Страмболя, про нас в газете напишут: «Пионеры 15-й школы…»
— И сразу после представления проб сюда пошлют партию. Это моя самая большая мечта — стать настоящим геологоразведчиком…
Я верил Яшке. Я думал: всякий советский пацан хочет сделать для своей Родины — для нашего огромного СССР — непременно большое и значительное. Но ведь не каждому это удается! Надо многому научиться. Надо уметь дело делать, как умеют делать его отец и Ивашев.
— Я знаю, что здесь будет! Здесь будет «Третье Баку»! — сказал Яшка.
— Была пустая степь, а построят заводы, Ивашев насадит садов всяких. Яблок, апельсинов сколько хочешь — как полыни, их будет! На нефти станут работать моторы. Моторы накачают воды из-под земли, и целый бассейн получится. На лодках по нему станут кататься. Можно даже с парусом — ветра тут сколько хочешь. И вообще степь уже не будет… степью, — я отбросил мешок, сел и размахивал руками. — Мы найдем здесь железо, хромиты… Обязательно хромиты! Их очень надо, отец говорил.
— Лю-юди-и! Мы нашли нефть! Нефть нашли-и-и! — закричал Яшка.
…И-и… — унеслось в темноту.
Мы лежали на планете Земля, в ночной казахстанской степи, накрывшись мешком. Мы мечтали и много раз принимались орать во все горло:
— Нефть нашли-и-и!
САМОЕ ТРУДНОЕ
Яшка вслух мечтает о холодном борще. Оба мы — в который уж раз — принимаемся клясть Машу.
Яшка ругает меня:
— Это тебе пришло в башку взять кобылу в степь!
Стегнуть ее разок-другой для острастки ему, разомлевшему, измученному, невмочь. Мозоли у него стали засыхать. Яшка в носках. Сапоги несет через плечо.
«Как это ему охота рот открывать?» — вяло думаю я, переставляя непослушные ноги.
Открытое нами новое Баку осталось за спиной. Мы безнадежно вертим головами, отыскивая облачко. Может, набредет невесть откуда облачко на солнце и погасит его ненадолго.
— Зимой лучше…
Мое запоздалое, неохотное:
— Угу…
— Привал?
— Угу…
Яшка снимает носки, осматривает мозоли. Он отрывает кусочками мертвую белую кожу и показывает мне. Я валюсь на землю, не боясь стукнуться затылком. Мне все равно. Боль — из тупой по всей ноге — переходит в сверлящую где-то у щиколотки.
Воду у нас дома держат в двухведерном жестяном бачке. Бачок стоит в сенях. Там сумрачно и прохладно, потому и вода холодная…
— Димк, давай из канистры напьемся.
Вода в канистре мутная и теплая. Но — вода…
— Нет… Вдруг не хватит на пробы? Вставай.
И снова шаг: осторожный — левой, больной, широкий и твердый — правой. Мешок с канистрой, неведомо как державшийся на костлявой кобыльей спине, сползает и с хлюпаньем шлепается на землю.
— Ведьма!..
— Она не виновата…
Я валюсь на землю, закрываю лицо кепкой и тихо радуюсь всем телом случайному отдыху. Моя кепка пахнет потом. Чудно! Стоит покрепче зажмуриться, как в глазах скачут, вертятся голубые, белые, зеленые кружки.
…Я поднял голову. Солнце слепит. Рядом, с кепкой на носу, спит Яшка, около него мешок.
— Страмболя!
Яшка пошевелился.
— Машки нет!
Кобыла виднелась едва заметной точкой. Она уходила на восток, в сторону от нашей дороги.
Я подхватил мешок, Яшка — фуфайку.
Мы бежали, оглядываясь друг на друга, — дескать, не отставай. Яшка изо всей мочи дул в свисток и время от времени выкрикивал:
— На… хлеба! Понимаешь… На хлеба! Возьми!
Я споткнулся о холмик суслиной норы, упал. Через двадцать шагов такой же холмик, я не в силах обогнуть его, я не хозяин своим ногам. Я зацепился ногой и за третий суслиный выброс и опять упал плашмя, обдирая руки о жесткий галечник.
Надо бежать. Я бежал. Кололо в боку, мешок тянул к земле. Я заревел — в отчаянии, от боли в ноге, от обиды на все эти несуразности. Я был обессиленным и больным. Я отстал, чтобы Яшка не видел моих слез.