Шагай, Димка, шагай… Тебе еще далеко шагать!

«Ты вырастешь и уйдешь в дальние маршруты… по пескам пустынь, по буранной тундре. Тебе надо стать сильным! Тебе много понадобится воли и настойчивости, сын!» — так говорил мне отец.

Шагай, Димка, шагай… Болит нога? Ничего, Димка… Заживет…

Степь растекается в зыбком мареве. Качается горизонт, Яшкина спина, ноги кобылы. Разомлевший Яшка забыл, что костлявую лошадиную спину пора уступить мне. Я не напоминаю. Яшка оборачивается, сонно подсчитывает:

— Идем часов десять… Если по три с половиной километра в час… Тридцать пять километров прошли. А?

Я согласно мотаю головой. Степь источает горячий, дурманистый от нагретого разнотравья воздух. Горячий пот щиплет лицо, шею, спину, сбегает струйками в глаза, слипаются мокрые ресницы. В глазах — резь от солнца.

Разве это трудности, Димка?.. Ты же геолог!

«Я потерплю, — отвечал я себе. — Что мне стоит?»

Нагнулся за травинкой. В глазах завертелись красно-бело-синие круги. Отмерил травинку и вставил ее между пальцев правой руки, потоптался — следил, чтобы встать вернее. Определил время: пять часов.

Яшка слез с лошади, объявил:

— Скоро Сазда будет. Постой! Но до Сазды пятьдесят километров? А?

— Мы пятьдесят давно уже прошли, — подсчитал я. — Вчера километров пятнадцать. И сегодня за десять часов — километров сорок.

Молчим. Потихоньку наблюдаем друг за другом.

— Надо было по дороге идти… — говорит Яшка.

— «По дороге-е», — передразнил я его. — Дорога-то свернула на запад, на Кара-Тюбе! А нам резко на север. Сам же говорил!

Километра два волокли Машу за узду. Попеременно подхлестывали ее. Затем свернули к тальникам. Десяток слабеньких кустов казались нам рощей. Проклятая кобыла! Тошно было смотреть на нее.

Яшка ехал на кобыле, поминутно доставал компас и проверял: идем ли «резко на север». После словно забытого разговора о пройденных километрах и пропавшей речке Сазде мы поугрюмели и приумолкли. На душе у меня тревожно. Я твердо знал: партия Яшкиной матери находилась на севере от городка, почти на одной прямой с ним. Шофер «газика» Федор Павлович дорогу знал, машину он вел по бездорожью, и — как он ответил Яшке — полуторка спускалась прямо на юг, без всяких «зюйд» и «вест».

До сих пор мы шли на север. Я несколько раз проверял по компасу. Снова подсчитываю часы. И так и сяк, а шестьдесят километров отшагали. Тогда где же Сазда?

— Страмболя, давай карту! — не выдержал я.

Яшка сел под ноги кобыле. Я сверху наблюдал, как он бестолково роется в планшете. Наконец вытащил карту, привстал и подал ее мне.

Сто один раз я зарекался в сборах не надеяться на Яшку. Карта наспех выдрана из принадлежавшего Яшкиной соседке учебника географии. На ней значились Европа, Африка, обе Америки — словом, все материки и океаны. Речки Сазды на карте не значилось. Я прочел на уголке карты — М 1: 120 000 000 и швырнул ее на землю. Маша потянулась к ней губами. Яшка выдернул огрызок карты из Машиных зубов и запихал его в рюкзак. Мы долго молчали. Яшка сосредоточенно разглядывал свои мозоли, я — закат.

Солнце садилось за горбатые спины отрогов. Их палевые вершины повисли в сиреневом воздухе.

Мы заблудились. Это было ясно. Маша ни с того ни с сего вдруг тронулась с места. Она едва не наступила на Яшку. Мы от души и дружно налупцевали вредную кобылу. Я — веревкой, Яшка — кулаком. Покончив с наказанием, взглянули друг на друга. Яшка неуверенно рассмеялся, я его поддержал. Мы долго смеялись и зачем-то пожали друг другу руки.

Переночевали в травянистой холодной низине. Злющие комары ели нас поедом. Спали мы, прижавшись друг к другу и натянув кепки до носов.

Утром, чтобы согреться, поиграли в «петуха», яростно наскакивая друг на друга. Пожевали сухарей. Стало всходить солнышко. Мы обрадовались ему, как доброму знакомому. Даже тревоги поубавилось. Яшка крикнул солнышку:

— Э-эй, здравствуй!

Отвязали Машу: она была прочно привязана на ночь за куст.

— Я читал, если отпустить лошадь на все четыре стороны, она сама найдет дорогу к жилью. Клянусь! — сказал Яшка.

Я вспомнил, что тоже про таких лошадей читал.

Мы с надеждой уставились на Машу, которой прежде говорили, что она «утиль», «придурок» и что она давно «выжила из ума». Я осторожно опустил на землю конец веревки, то есть узды, и попятился, чтобы не спугнуть Машу.

Кобыла стояла как вкопанная, с понурой головой.

— Чего-то не двигается… — сообщил Яшка.

— Думает, наверное…

— В «замри» она играет, что ли?..

— Пусть стоит! Значит, мы здорово заблудились. Вот она и растерялась.

Маша сделала несколько шагов от нас, мотнула головой, оглянулась и опять встала.